Как держать форму. Массаж. Здоровье. Уход за волосами
→ ↓

Быки различают цвета. Как видят быки

Под занавес Второй Мировой войны лучшему красному асу Ивану Никитовичу Кожедубу довелось дважды дать урок боевого мастерства союзникам, нападавшим на советские самолеты. Речь о пилотах США.

«КРОВАВАЯ ПАСХА»

Хотя на фронт будущий Маршал авиации СССР попал лишь в 1943 году, его боевой счет выглядит весьма впечатляюще. За два года — 366 вылетов на задание, 120 воздушных боев и 64 лично сбитых немецких самолета. А ведь самого Кожедуба не сбивали ни разу!

Реальный список побед советского аса еще внушительнее. Порочные принципы «социалистического коллективизма» зачастую вынуждали лучших летчиков делиться своими победами с менее способными товарищами, и в результате на фюзеляже истребителя «Ла-7» под номером 27 оказалось куда меньше красных звездочек, чем полагалось. Об этом писали и однополчанин Ивана Никитовича, прославленный летчик-испытатель Александр Щербаков, и ряд других авторов, однако по-настоящему серьезных исследований эта тема пока не дождалась.

Согласно данным некоторых исследователей, Иван Кожедуб сбил не 64, а целых 107 вражеских самолетов, пять из которых принадлежали военно-воздушным силам США.

Начавшиеся во второй половине 1944 года столкновения между советскими и американскими авиагруппами отнюдь не были следствием традиционной для любой войны неразберихи. Уже тогда Штаты считали весь европейский континент своей зоной влияния. Однажды, как вспоминал маршал Жуков, командующий ВВС Карл Спаатс демонстративно попытался отказаться обсуждать порядок полетов над советской зоной, заявив небрежно: «Американская авиация всюду летала, и летала без всяких ограничений». Впрочем, его тут же одернул командующий Эйзенхауэр.

«Демонстрируя свое право летать где угодно, — писал публицист Юрий Нерсесов на страницах «Спецназа России» в 2004 году, — штатовское командование заодно проверяло наших пилотов «на вшивость», а также отрабатывало методы тотального воздушного террора, ставшие визитной карточкой американской авиации в последующие десятилетия. Мало кому известно, что наряду с бессмысленным с военной точки зрения уничтожением жилых кварталов немецких и японских городов янки не менее свирепо бомбили Югославию».

Начало «воздушному геноциду» положила так называемая кровавая Пасха 16 апреля 1944 года. В этот день целая авиадивизия дальних тяжелых бомбардировщиков с характерным названием «либерейтор» («Освободитель») обрушила на югославские города тысячи бомб, от которых только в Белграде погибло 1160 человек.

Через сорок пять лет, в 1999 году, история повторилась. И, чтобы подчеркнуть сознательный выбор даты, ракеты и сбрасываемые на Белград бомбы подписали: «Счастливой Пасхи!».

ТРАГЕДИЯ В РАЙОНЕ НИША

Для первой атаки на Красную Армию около сорока тяжелых американских истребителей выбрали тоже символическую дату — 7 ноября 1944 года. В результате удара по штабу 6-го Гвардейского стрелкового корпуса и аэродрому 866-го истребительного авиаполка у города Ниш погибли комкор Герой Советского Союза генерал-лейтенант Григорий Котов и еще тридцать человек. Было сожжено два десятка автомобилей с имуществом.

«Колонна 6-го Гвардейского стрелкового корпуса 7 ноября 1944 года совершала марш к Дунаю по территории Югославии в районе города Ниш, когда над ней появились 27 американских самолетов, — рассказывал сын генерала Котова. — Это были союзники, их приветствовали, размахивая пилотками и фуражками. Но самолеты развернулись и нанесли бомбовой удар. Погиб мой отец и еще 31 офицер и солдат, ранено 37 человек, в том числе и мой старший брат, у которого на руках и скончался отец.

Брат Энгельс в тот период был адъютантом у отца. Маневры самолетов не оставляли сомнений, что они нанесут повторный удар. Тогда в воздух подняли девятку советских истребителей. Завязался воздушный бой. В результате было потеряно 3 американских и 3 наших самолета».

Впоследствии свидетель этого боя летчик Борис Смирнов писал в своих мемуарах, что на карте, найденной в обломках одного из сбитых «лайтнингов», Ниш был обозначен как воздушная цель. После чего официальной американской версии о потере курса уже мало кто верил…

Главе американской миссии в Москве генералу Джону Дину было сделано по этому случаю представление. Заместитель начальника Генерального штаба РККА генерал армии Антонов писал:

«Этот из ряда вон выходящий случай нападения американских самолетов на колонну войск и группу самолетов Красной Армии вызывает у нас крайнее недоумение, так как нападение совершено в тылу, в 50 км от линии фронта, между городами Ниш и Алексинац, о которых еще 14-16 октября было опубликовано в сводке Советского Информбюро, что они заняты советскими войсками.

Ясно видимые опознавательные знаки советских самолетов также исключали возможность ошибки в определении принадлежности самолетов. Действия американской авиации в районе Ниша не были согласованы с Генеральным штабом Красной Армии, что также не находит себе оправдания.

Прошу Вас довести изложенный выше весьма прискорбный факт до сведения начальников Объединенных штабов и просить их произвести срочное расследование происшедшего случая, строго наказать виновников этого необъяснимого нападения на советские части и впредь без предварительного согласования с Генеральным штабом Красной Армии полеты союзной авиации в зоне действий советских войск не допускать. О принятых мерах и результатах расследования прошу меня уведомить».

Генерал Рид выразил сожаление советскому командованию и сослался на отсутствие координации и досадную навигационную ошибку при выборе целей. Командир группы самолетов, который вел эскадрилью, был смещен со своей должности.

О трагическом инциденте было доложено Сталину.

«ЭТИ ПОБЕДЫ — В СЧЁТ БУДУЩЕЙ ВОЙНЫ»

Летавший над Германией заместитель командира 176-го Гвардейского истребительного авиаполка 25-летний гвардии майор Иван Кожедуб сталкивался с обнаглевшими союзниками дважды. Сначала 22 апреля 1945 года его машину атаковала пара американских истребителей типа «Р-51 «Мустанг»», но вскоре им пришлось горько пожалеть о своей наглости. Не прошло и двух минут, как один из «мустангов» разлетелся на куски, а пилот второго еле успел выпрыгнуть с парашютом.

Впрочем, судя по словам выжившего летчика, американцы приняли самолет Кожедуба за немецкий «фокке-вульф». Он был серый, с красным носом и белым килем. Как и все в полку.

«Кому огня? Мне?! — спустя полвека с возмущением вспоминал Кожедуб. — Очередь была длинной, с большой, в километр, дистанции, с яркими, в отличие от наших и немецких, трассирующими снарядами. Из-за большого расстояния было видно, как конец очереди загибается вниз. Я перевернулся и, быстро сблизившись, атаковал крайнего американца (по количеству истребителей в эскорте я уже понял, кто это), в фюзеляже у него что-то взорвалось, он сильно запарил и пошел со снижением в сторону наших войск. Полупетлей выполнив боевой разворот, с перевернутого положения, я атаковал следующего. Мои снаряды легли очень удачно, самолет взорвался в воздухе.

Когда напряжение боя спало, настроение у меня было совсем не победным, я ведь уже успел разглядеть белые звезды на крыльях и фюзеляжах. «Устроят мне… по первое число, — думал я, сажая машину. Но все обошлось. В кабине «мустанга», приземлившегося на нашей территории, сидел здоровенный негр. На вопрос подоспевших к нему ребят, кто его сбил (вернее, когда этот вопрос сумели перевести), он отвечал: «фокке-вульф» с красным носом… Не думаю, что он тогда подыгрывал; не научились еще тогда союзники смотреть в оба…

Когда проявили пленки ФКП (фотокинопулемета), главные моменты боя оказались зафиксированы на них очень четко. Пленки смотрело и командование полка, и дивизии, и корпуса. Командир дивизии Савицкий, в оперативное подчинение которому мы тогда входили, после просмотра сказал: «Эти победы — в счет будущей войны». А Павел Фёдорович Чупиков, наш комполка, вскоре отдал мне эти пленки со словами: «Забери их себе, Иван, и никому не показывай».

Еще более жаркий бой с американцами Кожедуб выдержал перед самым Днем Победы, когда эскадрилья нагруженных под завязку бомбовозов типа «летающая крепость», игнорируя предупредительные выстрелы, вошла в пространство советской оккупационной зоны.

Вогнав в землю три многомоторных гиганта, Кожедуб обратил в бегство остальных, но включить их в официальный список своих побед ему не позволили.

КОРЕЙСКИЙ ФРОНТ

Летом 1945 года, после Парада Победы, на котором Иван Никитович пронес по Красной площади знамя одного из полков в строю сводного полка 1-го Украинского фронта, Кожедуб был направлен в Военную академию имени М. В. Фрунзе.

Поздним вечером ноября 1950 года за Кожедубом, отдыхавшем в санатории города Кисловодска, пришли два офицера МГБ и дали несколько минут на сборы. В обкоме партии по правительственной связи он получил приказ командующего ВВС московского округа Василия Сталина прибыть в Москву. «Есть работа, а Ваня отдыхает…»

В обстановке секретности, под фамилией Крылов, Кожедуб десять месяцев командовал 324-ой истребительной авиадивизией в Северной Корее. Новые звезды на его самолете так и не появились. Лично Василий Сталин категорически запретил комдиву участвовать в боях, и потому все 216 (по другим данным — 258) уничтоженных самолетов следует отнести на счет учеников Ивана Никитовича.

12 апреля 1951 года кожедубовцы провели свой первый воздушный бой над рекой Ялуцзян. Истребители защищали стратегически важный мост через реку. На мост шли сорок американских бомбардировщиков под прикрытием около сотни истребителей.

Кожедуб поднял в воздух все полсотни «Миг-15». Однополчанин Ивана Никитовича Сергей Крамаренко вспоминает: «Всего упало на землю 12 бомбардировщиков и 5 истребителей. 120 летчиков были взяты в плен китайцами и корейцами. Сам Кожедуб в этом бою не участвовал».

В составе 326-ой ИАД шесть летчиков стали Героями Советского Союза — Шебанов, Пепеляев, Гесь, Крамаренко, Субботин и Образцов (посмертно).

Иван Никитович осуществлял оперативное руководство воздушными боями с командного пункта дивизии. Однако, по воспоминаниям авиатехника из состава 196-го ИАП Ивана Пятова, которому довелось служить в звене управления 324-ой ИАД на аэродроме Аньдун и обслуживать самолет самого Кожедуба, командир все же совершил один боевой вылет в небо Кореи, причем вылет ночной.

Кожедуба достал американский самолет-разведчик, который почти каждую ночь прилетал в район Аньдуна и кружил над аэродромом. Кожедуб решил проучить американца и в одну из ночей вылетел на «МиГ-15» ночью на его перехват.

Учитывая слабые возможности наших средств ПВО ночью, а также отсутствие на борту радиолокационного прицела, Кожедубу не удалось перехватить и сбить этого разведчика. Средства РТС противника на кораблях в Желтом море засекли вылет советского истребителя и предупредили об этом экипаж самолета-разведчика, и тот благоразумно покинул район Аньдуна.

После этого самолеты-разведчики уже не решались ночью приближаться к Аньдуну. Так что на счету Ивана Никитовича есть один ночной боевой вылет! Кроме этого, он регулярно летал на «МиГ-15» для поддержания летных навыков над Аньдуном, либо отправлялся иногда на «Як-11» в Мукден по делам.

…Умер Маршал авиации у себя на даче 8 августа 1991 года, от сердечного приступа. А еще через несколько дней перестала существовать его Отчизна, верность которой он хранил всю свою славную жизнь.

Газета «СПЕЦНАЗ РОССИИ» и журнал «РАЗВЕДЧИКЪ»

Свыше 40 500 подписчиков. Присоединяйтесь к нам, друзья!

В отставке

Ива́н Ники́тович Кожеду́б (укр. Іван Микитович Кожедуб ; 8 июня , Ображиевка , Глуховский уезд, Черниговская губерния , УССР - 8 августа , Москва , СССР) - советский военный деятель , лётчик-ас времён Великой Отечественной войны , наиболее результативный лётчик-истребитель в авиации союзников (64 победы). Трижды Герой Советского Союза . Маршал авиации (6 мая ).

Биография

Иван Кожедуб родился в селе Ображиевка Глуховского уезда Черниговской губернии (ныне Шосткинского района Сумской области Украины) в семье крестьянина - церковного старосты . Принадлежал ко второму поколению [ ] советских пилотов-истребителей, принявших участие в Великой Отечественной войне.

Первые шаги в авиации сделал, занимаясь в Шосткинском аэроклубе . В начале 1940 года - поступил на службу в ряды Красной Армии и осенью того же года окончил Чугуевскую военную авиационную школу лётчиков, после чего продолжил в ней службу в должности инструктора.

Первый воздушный бой закончился для Кожедуба неудачей и едва не стал последним - его Ла-5 был повреждён пушечной очередью Мессершмитта-109 , бронеспинка спасла его от зажигательного снаряда, а при возвращении самолёт был обстрелян советскими зенитчиками, в него попало 2 зенитных снаряда. Несмотря на то что Кожедубу удалось посадить самолёт, полному восстановлению он не подлежал, и лётчику пришлось летать на «остатках» - имеющихся в эскадрилье свободных самолётах. Вскоре его хотели забрать на пост оповещения, но командир полка заступился за него. В начале лета 1943 года Кожедубу было присвоено звание младшего лейтенанта, затем он был назначен на должность заместителя командира эскадрильи. Вскоре после этого, 6 июля 1943 года на Курской дуге , во время сорокового боевого вылета, Кожедуб сбил свой первый немецкий самолёт-бомбардировщик Юнкерс Ю-87 . Уже на следующий день сбил второй, а 9 июля сбил сразу 2 истребителя Bf-109 . Первое звание Героя Советского Союза Кожедубу (уже старшему лейтенанту) было присвоено 4 февраля 1944 года за 146 боевых вылетов и 20 сбитых самолётов противника.

Последний бой в Великую Отечественную, в котором он сбил 2 FW-190 , Кожедуб провёл 17 апреля 1945 года в небе над Берлином . Третью медаль «Золотая Звезда» Кожедуб получил 18 августа 1945 года за высокое воинское мастерство, личное мужество и отвагу, проявленную на фронтах войны. Он был отличным стрелком и предпочитал открывать огонь на дистанции 200-300 метров, крайне редко сближаясь на меньшую дистанцию.

И. Н. Кожедуб ни разу не был сбит во время Великой Отечественной войны, и хотя его подбивали, он всегда сажал свой самолёт. На счету Кожедуба также есть и первый в мире реактивный истребитель, немецкий Ме-262, который он сбил 19 февраля 1945 года, однако он не был первым, кому это удалось сделать - ещё 28 августа 1944 года один сбитый Me-262 был записан на счёт американских пилотов М. Кроя и Дж. Майерса, а всего до февраля 1945 года американским лётчикам было официально засчитано около 20 сбитых самолётов этого типа .

По окончании войны Кожедуб продолжил службу в ВВС. В 1949 году окончил Краснознамённую Военно-воздушную академию . В это же время он оставался действующим пилотом-истребителем, освоив в 1948 году реактивный МиГ-15 . В 1956 году окончил Военную академию Генерального штаба . Во время войны в Корее командовал 324-й истребительной авиационной дивизией (324-й иад) в составе 64-го истребительного авиационного корпуса . С апреля по январь 1952 года лётчики дивизии одержали 216 воздушных побед, потеряв всего 27 машин (9 пилотов погибло).

Внешние изображения
.

Список воздушных побед

В официальной советской историографии итог боевой деятельности Кожедуба выглядит как 62 самолёта противника, сбитые лично. Однако недавние архивные исследования показали, что эта цифра немного занижена - в наградных документах (откуда она, собственно, и была взята) по неизвестным причинам отсутствуют две воздушные победы (8 июня 1944 - Ме-109 и 11 апреля 1944 - ПЗЛ-24 ), между тем как они были подтверждены и официально занесены на личный счёт лётчика .

Всего воздушных побед: 64+0
боевых вылетов - 330
воздушных боёв - 120

1 Ныне живущий. 2 Впоследствии получил звание Главного маршала артиллерии. 3 Лишён звания в 1952 году, восстановлен в 1953. 4 Разжалован до звания генерал-майор артиллерии в 1963 году. 5 Главный маршал артиллерии, ранее имел звание генерала армии.

Маршалы авиации

1 Ныне живущий. 2 Впоследствии получил звание Главного маршала авиации. 3 Лишён звания и расстрелян в 1950 году, реабилитирован и восстановлен в звании Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 июля 1965. 4 Лишён звания в 1946 году, восстановлен в 1953. 5 Последний носитель звания Главный маршал из всех родов войск.

Маршалы бронетанковых войск

Маршалы инженерных войск

Маршалы войск связи

Отрывок, характеризующий Кожедуб, Иван Никитович

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d"?uvr"ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s"wird was gescheites d"raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.

Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d"autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.

Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.



Коррида – великолепное захватывающее зрелище, словно языческий танец, такой религиозный и в то же время агрессивный, наполненный красотой и изяществом, но жестокий и кровавый. Тысячи людей замирают в предвкушении удивительного действа и их сердца начинают биться в едином ритме – ведь кульминация этого спектакля – смерть.

Вот на арене появляются два соперника – человек и бык. Еще секунда, и должна начаться опасная дуэль между красивым, мощным, смелым и гордым животным, символизирующем первобытные инстинкты, жизненные трудности, невзгоды и все то темное, что есть в жизни, и тореро, облаченного в великолепный, отражающий лучи солнца, белоснежный «костюм света».

Все зрители с замиранием сердца наблюдают за опасным смертельным поединком двух символических сил – тьмы и света, где человек, мастерски уклоняется от ударов быка при помощи ярко-красной мулеты (куска ткани, закрепленной на палке), которая раззадоривает быка и скрывает силуэт матадора, а обязательной кульминацией будет победа великолепного тореро и смерть быка.

Зрители корриды убеждены, что именно красный цвет приводит быка в неудержимую ярость и ничто не может их в этом переубедить – таковы традиции. Но каждый тореро знает, что быки по своей природе дальтоники и не различают цветов, а красная мулета – это всего лишь дань традиции и способ завладеть вниманием возбужденных от этого великолепного зрелища трибун.

Глаз млекопитающих состоит из двух типов фоторецепторов – колбочек, которые позволяют различать цвета, и палочек, позволяющих видеть размер и форму предметов. У человека и примата количество колбочек в сетчатке глаза очень велико, что позволяет им различать цвета. А вот цвета в жизни копытных большого значения не имеют, и матушка-природа лишила глаза этих животных, как ненужного для них элемента, того числа колбочек, которые позволяют различать цвета.

Почему же бык на корриде бросается все-таки на красную мулету? Все дело в том, что для корриды выращивают специальных быков породы эль торо-браво (переводится как «бык-храбрец»), которые особо агрессивны, злы, подвижны, но не отличаются особым интеллектом, глупы и поэтому в поединке с тореро предсказуемы, что очень важно.

И вот наступает кульминационный момент – на арене ловкий матадор ведет последнюю смертельную игру с разъяренным быком при помощи красной мулеты, которая своим движением приводит быка в неописуемую ярость. Зритель замирает, наблюдая за каждым движением алой мулеты, которое видно даже на последних рядах амфитеатра. Мелькание красной материи и ярость животного приводят зрителя в неописуемый восторг – они жаждут кульминации действа, зритель ждет крови, которая должна вот-вот пролиться!

Красный цвет материи на мулете – это всего лишь ловкий трюк, который приводит толпу зрителей в такой экстаз, делает зрелище ярким и запоминающимся. А быку совершенно все равно, какого цвета будет мулета – синего, красного, желтого или белого - он все равно не различает цветов, а раздражает его лишь неистовое движение материи и безумный вой опьяненных от кровавого зрелища трибун.

Вы, наверное, видели, как в мультфильмах перед быком размахивают красной тряпкой? На что бык начинает злиться, копать землю копытом, а в итоге, выставив рога вперед, несется на эту самую тряпку. Или смотрели по телевизору, (а кому повезло и вживую), испанскую корриду. Когда все то же самое происходит на самом деле. Тогда все выглядит еще более впечатляющим. Бесстрашный тореадор размахивает палкой с накинутым на нее красным плащом перед быком. Но когда тот побежит на тряпку, то тореадор в последний момент успеет увернуться. И все-таки, почему быки так не любят красный цвет?

На самом деле быкам абсолютно все равно, какого цвета тряпкой машут перед ними . Все быки дальтоники. Но что же тогда приводит бычков в такое бешенство? Ответ простой: движение ткани мулеты (это и есть та палка с красным плащом). В движении тряпки быки, возможно. Видят какую-то опасность и угрозу. Их раздражает вообще любое движение – и человека, и тряпку они воспринимают, как потенциальных врагов. Поэтому, если вы вдруг оказались рядом с быком, лучше остановиться и замереть, чтобы не стать жертвой его яростной атаки.

Интересный факт : Зрелищное представление корриды завершится успехом далеко не с каждым бычком. Для нее выращивают специальную породу быков. Она называется «эль торо-браво», что переводится как «храбрец». Быки этой породы вырастают агрессивными, быстрыми, злыми, но далеко не блещут интеллектом. Каждый их шаг легко предугадать, что является немаловажной частью представления. Возможно, что с бычком другой породы коррида закончилась плачевно или же вообще не состоялась.

Для чего тогда используют именно красный цвет?

Красный цвет полотна это хитрая уловка, которая сумела обмануть немало людей. Он придает большую зрелищность представлению. Согласитесь, все выглядело бы не так ярко и захватывающе, будь тряпка белого, зеленого или желтого цвета . С другой стороны, красный цвет сильнее привлекает внимание зрителей, заранее настраивая их на опасность кровопролития. Так зрители сильнее переживают за тореадора и сильнее ликуют и удивляются, когда он в очередной раз смог одолеть свирепого быка.

Теперь вы знаете, что быка никак не раздражает красный цвет, а бесится он только из настойчивого движения палки в руках мастера своего дела. Надеюсь, статья была познавательная и интересная, а у вас стало на одну необъяснимую загадку меньше!

Почему красный цвет раздражает быков? и получил лучший ответ

Ответ от Меламори Блимм[гуру]
В сетчатке глаза бывает два типа фоторецепторов. Под микроскопом они похожи на палочки и колбочки, так их и называют. Палочки отвечают за черно-белое изображение и за определение формы предмета.
Колбочки – отвечают за цветовое зрение. Они бывают трех типов. Для восприятия зеленого, красного и синего цветов.
У человека и вообще приматов, колбочек относительно много. Поэтому мы прекрасно различаем цвета. У быка же, колбочек крайне мало, практически одни палочки.
Почему? А они ему не особенно нужны. Цвета в жизни копытных значат немного. Какая разница, зеленая трава или серая? Какая есть, ту и лопает! А хищников распознает по размеру.
В жизни роковая встреча быка с красным цветом традиционно случается на корриде. Именно от сюда пошло выражение "как бык на красную тряпку ".
Последний акт корриды. В руках матадора появляется небольшое полотнище, натянутое на деревянную палку. Это «мулета» . И она абсолютно красного цвета.
С ее помощью матадор ведет с быком последнюю игру. И вот тут наступает момент истины!
Видит ли бык цвет мулеты?
НЕТ!
Он реагирует только на движение.
Зато красный цвет видят зрители! И для них он символизирует кровь. Кровь, которая прольется в конце представления.
К тому же, красный цвет – очень заметный. Его хорошо видно издали, даже из последних рядов амфитеатра.
Вывод. Реагирует ли бык на красный цвет? Нет! Ему плевать!
Вот так.

Ответ от ЛЮДМИЛА ФИЛАТОВА [гуру]
Да, действительно быки дальтоники и они не видят красный цвет, посмотрите бои с быками и вы сами увидете своими глазами, что приводит в ярость быков.


Ответ от Sunny [эксперт]
Он и возбуждает (по секрету:))



Ответ от $Ainura$ [новичек]
Быки-дольтоники (красный цвет тут не причём), просто его раздражают движения тореодора.


Ответ от Ixxa [гуру]
а он их не раздрожает, они дальтоники вообще то


Ответ от Ольга Свечникова [гуру]
Быки дальтоники им все равно какого цвета тряпка


Ответ от Андрей Шулятьев [гуру]
Хотелось бы добавить что зеленый- единственный цвет который различают жвачные.


Ответ от Кугуар Бейтс [активный]
Раздражает волна, отражаемая красным цветом + размер объекта + инстинкт сохранения рода. Ничего личного к Быкам. Существа умные, но не утончённые, могут реагировать очень бурно и быть крайне агрессивными.


Ответ от Макс [гуру]
Быку до фонаря какой цвет у тряпки. Его накаляет сам факт этой тряпки. А красная она для пущего эффекта.


Еще по теме статьи: