В августе Национальное бюро экономических исследований США опубликовало доклад «От Советов до олигархов: неравенство и имущество в России, 1905–2016». Коротко результаты доклада можно изложить так: к 100-летию революции Россия полностью ликвидировала все ее социальные достижения - неравенство в стране вернулось к уровню 1905 года. «Бросается в глаза очень быстрый рост неравенства доходов после распада Советского Союза, - пишут авторы. - Стоит также отметить, что этот огромный рост сопровождался серьезным сокращением доходов 50% беднейшей части населения. Развал СССР и эгалитарной идеологии в той форме, в какой это произошло в России, по-видимому, привел к относительно высокой терпимости к имущественному неравенству и концентрации частной собственности». Собственно, все пересказы доклада в российских СМИ и фиксировали этот результат.
Никто не обратил внимание на то, что среди авторов доклада значится Томас Пикетти - экономист, который считается главным современным теоретиком капитала, этаким Карлом Марксом XXI века, автор прекрасной 700-страничной книги «Капитал в XXI веке». В ней Пикетти объясняет, что динамика неравенства за последние 110 лет была подвержена характерным общемировым изменениям с падением неравенства в середине XX века и последующим ростом в 1980–1990-е годы. Там же он объясняет природу этого явления, делает очень неутешительный прогноз и ищет варианты сдерживания роста неравенства. Это очень важная книга - первая работа в области теоретической экономики, которая имеет основания сместить достижения «вашингтонского консенсуса», предписывающего всем странам иметь низкую инфляцию, жесткую денежную политику и институциональные реформы. Работа Пикетти имеет основание дать современным политикам в руки инструмент формирования экономической политики XXI века. Если, конечно, политики захотят взять этот инструмент в руки.
Динамика неравенства
Пикетти исследует период с 1900 по 2010 год фактически по двум параметрам: динамика распределения национального дохода широкого круга государств (США, Европа, развивающиеся страны) и динамика распределения имущества (капитала) стран. Оба показателя испытали за эти 110 лет драматические изменения.
На графике 1 показана динамика неравенства в доходах в Европе и США в 1900–2010 годах. Как мы видим, в начале прошлого века верхние 10% населения на обоих континентах получали 40–45% национального дохода. Характерно, что в начале периода США были чуть более справедливой территорией, нежели Европа, чем они обязаны эгалитарной морали своих отцов-основателей и молодостью страны (относительной скудностью наследства).
После наступления Великой депрессии 1930-х уровень неравенства начинает очень быстро снижаться. В 1940-х верхний дециль владеет уже только 35% национального дохода, после войны - 32%, а в 1970-х уже лишь 30%.
После этого начинается рост неравенства. Более медленный в Европе - здесь верхний дециль отыгрывает только 5% национального дохода, и по-настоящему стремительный в США, которые в 2010 году прев
Черные одежды
В 2014-2015 годах в топ-10 стран с наибольшим богатством входила Дания. Действительно, индекс Джини, который показывает уровень экономического неравенства, в Дании по показателю богатства составляет 0,9. Однако если этот индекс рассчитывается по доходам, то он составляет 0,2. Отсюда видно, что Дания использует богатства для инвестирования в экономику. Система действует таким образом, что сбережения превращаются в инвестиции, за счет которых появляются новые рабочие места, при этом новые рабочие места лучше, чем ликвидированные старые, соответственно они и стоят дороже. Отсюда и рост заработной платы и доходов. Таким образом, неравенство становится двигателем экономического развития.
Но если при высоком неравенстве сбережения не трансформируются в инвестиции, которые создают новые рабочие места, то тогда неравенство облачается в «черные одежды» и становится могильщиком экономического роста.
Сегодня Россия отличается высоким неравенством по богатству (индекс Джини — 0,9) и высоким неравенством по доходам (индекс Джини — 0,4). При этом у нас на протяжении последних пятнадцати лет ежегодно исчезает примерно 300 тыс. хороших рабочих мест и создается столько же плохих, с более низкой заработной платой. Внутреннее сбережение в России примерно равно сбережениям, вывезенным из страны. Таким образом, это богатство не генерирует новые рабочие места и экономический рост.
Но и те богатства, которые находятся внутри страны, тоже не трансформируются в инвестиции, которые приводили бы к созданию рабочих мест с высокой заработной платой. Поэтому наше неравенство в черных одеждах.
Однозначного ответа на вопрос, почему так происходит, нет. Россия стала бедной страной в 1900-е годы, но сегодня мы страна со средними доходами. Сейчас мы находимся примерно на 50-м месте по уровню ВВП на душу населения в мировых рейтингах. Мы попали в ловушку средних доходов. Олигархический капитализм, который мы построили, не ставит себе целей и задач формирования среднего класса, а рассматривает лишь такие пути развития бизнеса, которые давали бы высокую норму прибыли при низких издержках.
Только 32 млн человек сейчас заняты на крупных и средних предприятиях (хорошие рабочие места) при 70 млн работающего населения. Еще 15-20 млн — это хорошие рабочие места в малом бизнесе и самозанятости. Это означает, что 18-20 млн работников трудятся в условиях неформальной экономики. Это модель развития, которую мы выбрали двадцать пять лет назад и никак не хотим поменять.
В других странах созданы механизмы преодоления ловушки средних доходов. Связаны они с периодическим высвобождением работников, занятых в наиболее отсталых и неэффективных сферах. При этом в передовых сферах создаются рабочие места с высокой заработной платой. Средства, получаемые работниками, поступают в экономику, формируют спрос, в ответ на который начинают возникать новые рабочие места, но уже с новым уровнем заработной платы. В результате средняя заработная плата в стране в целом становится выше.
Между тем, для того чтобы запустить механизмы роста, нужно создавать рабочие места с высокой заработной платой. Нужна, как принято сейчас говорить, политическая воля, которая могла бы заставить олигархический капитал создавать такие рабочие места. Пока представители олигархического капитала живут в уверенности, что при нынешнем низком уровне заработной платы экономика может пойти в рост.
Прогрессивный налог не самый лучший механизм. Повышение налогов в целом приводит к дополнительному давлению на бизнес, потому не является мерой, стимулирующей рост. Однако если в России одна часть общества не задумывается о том, как инвестировать в экономическое развитие, то прогрессивный налог может стать для власти практически единственным доступным механизмом сохранения политической стабильности. Видимо, прогрессивный налог может быть тем страхом, который заставит олигархический капитал инвестировать в человека.
Дискуссия о возможности победы социализма в одной стране развернулась в середине 1920-х гг. До 1924 г. этот вопрос никем в партии не поднимался. Мнение о победе социалистической революции в нескольких передовых странах как необходимом условии победы социализма в СССР разделялось всеми теоретиками и идеологами РКП(б). Известно, что и Ленин всегда связывал развитие России с международными событиями: "Полная победа социалистической революции, - говорил он в ноябре 1918 г., - немыслима в одной стране, а требует самого активного сотрудничества, по меньшей мере, нескольких передовых стран, к которым мы Россию причислить не можем". Это мнение с некоторыми вариациями до начала 1920-х гг. считалось общепринятым среди большевиков, несмотря на поражение коммунистов в Германии. В мае 1924 г. Сталин в брошюре "Об основах ленинизма" писал о том, что свергнуть власть буржуазии и утвердить власть пролетариата в одной стране еще не значит обеспечить полную победу социализма. Для окончательной победы социализма, - продолжал он,- усилий одной страны, особенно такой крестьянской, как Россия, недостаточно; для этого необходимы усилия"пролетариев нескольких передовых стран". Таким образом, вся теоретическая традиция большевиков была направлена на то, чтобы считать свою революцию частью международного революционного процесса.
Одним из первых, кто высказал прямо противоположное мнение, был "любимец партии" Н. И. Бухарин. В феврале 1924 г., выступая по вопросу о строительстве социализма, он заметил, что ведет речь об "одной, отдельно взятой стране". Провозглашая этот тезис, Бухарин понимал под ним более осмотрительное отношение к крестьянству, союз с деревней и взвешенные темпы в вопросе об индустриализации. Бухарин выступил с критикой международной социал-демократии, считавшей, что в России существует "колоссальный численный перевес крестьянства", а пролетариат "плавает, как муха, в крестьянском молоке, и этот пролетариат-муха, поставленный перед слоном-крестьянином, не может проделать никакой коммунистической революции". В конце 1924 г. свое мнение по данному вопросу изменил и Сталин. Он более не отрицал возможности построения социализма в СССР при отсутствии победоносных социалистических революций на Западе. Логика борьбы с троцкизмом требовала критики "капитулянтов" и "пораженцев". В апреле 1925 г. на XIV конференции РКП(б) новая теоретическая и политическая установка была закреплена официально. Сталин, цитируя ряд ленинских высказываний различных лет, подчеркивал, что именно Ленин, а не кто-либо другой, открыл истину о возможности победы социализма в одной стране.
Сталин и Бухарин, став главными теоретиками провозглашенного лозунга, разделили данный вопрос на две части. Суть первой из них состояла в том, что окончательная победа социализма в СССР как "полная гарантия от реставрации капиталистических порядков" не может быть достигнута без победы социалистической революции в других странах. Вторая часть вопроса подкреплялась вырванными из контекста ленинскими цитатами и содержала вывод о том, что полная победа социализма может быть достигнута и без соответствующих революций на Западе.
Подлинный смысл теории о возможности победы социализма в одной стране Троцкий увидел в стремлении советской партийно-государственной бюрократии защитить свое господствующее положение в стране и международном коммунистическом движении. В этих целях ей было выгодно заранее назвать социализмом все, что происходит и будет происходить внутри страны, независимо от того, что случится за ее пределами.
В 1926-1927 гг. вопрос о возможности победы социализма в одной, отдельно взятой стране стал ключевым направлением теоретических разногласий внутри партии.
Сталин обвинял Троцкого в том, что он якобы недооценивает потенциальные возможности крестьянства и выступает против ленинской концепции союза рабочих и трудящихся крестьян как основы диктатуры пролетариата. Была подвергнута критике теория Троцкого о "перманентной революции", сформулированная им в начале XX в. Тогда Троцкий писал, что победа социалистической революции в России при опоре только на собственные ресурсы невозможна, так как "рабочий класс будет неизбежно раздавлен контрреволюцией в тот момент, когда крестьянство отвернется он него". За такую постановку вопроса сталинско-бухаринский блок обвинил оппозицию в неверии в победу социалистического строительства и пессимизме. Заявления Троцкого, что теория "перманентной революции" не имеет отношения к внутрипартийной дискуссии и что он считает этот вопрос давно списанным в архив, не остановили Сталина. Он вновь и вновь обрушивался на оппозицию, обвиняя ее в "неверии" во внутренние силы революции.
Выбор пути
Новая экономическая политика имела свой прообраз в виде программных документов партий меньшевиков и эсеров 1918-1920 гг., в которых идеи "смешанной" (государственно-рыночной) экономики сочетались с идеями политической демократии. Так, в апреле 1919 г. ЦК партии эсеров, обратился к партийным организациям с декларацией о проблемах и перспективах мировой социалистической революции. Основное содержание этой декларации - плодотворная идея синтеза старых капиталистических и новых социалистических форм отношений, которые не исключали, а взаимно дополняли друг друга. В документе подчеркивалось, что "существование нового социального строя возможно лишь в той мере и последовательности, в какой отдельные составляющие его мероприятия предварительно пройдут через сознание и волю большинства, найдя почву в реальных условиях его быта и психологии".
В июле 1919 г. появился манифест ЦК партии меньшевиков "Что делать?" с изложением социально-экономической и политической платформы. В нем предполагалось при сохранении в руках государства крупных промышленных предприятий допустить везде, "где это обещает улучшение, расширение или удешевление производства", применение частного капитала. Манифест содержал статьи об отказе от национализации мелкой промышленности, системы продовольственной диктатуры. На смену им должны были прийти: закупка государством хлеба по договорным ценам, предоставление свободы кооперации и частным лицам при сохранении государственного регулирования важнейших предметов массового потребления.
Через несколько лет большевики принялись за осуществление экономической программы оппозиционных социалистических партий, из которой родился нэп. Однако уже в первой половине 1920-х гг. на свет появляются теоретические системы, вроде той, которую сформулировал Е. А. Преображенский. Его концепция "первоначального социалистического накопления" свидетельствовала о том, что социализм и нэп якобы несовместимы. Отрицая нэп, Преображенский все же полагал, что его нельзя смахнуть одним ударом и уничтожить сразу. Необходимо вести систематическое сознательное "пожирание" частного хозяйства ускоренным мощным развитием социалистической системы, укрепляющей свою базу процессом усиленного "накопления". Причем, основу "первоначального социалистического накопления", как считал Преображенский, должно составить изъятие средств из деревни и из хозяйств мелких производителей. Первоначально Преображенский даже не стеснялся прямо говорить о том, что социалистическая система должна "эксплуатировать" деревню и мелких производителей в городе. Позднее он заменил "эксплуатацию" более мягкими терминами. Вскоре рецептами Преображенского, несколько видоизменив их, начнет активно пользоваться Сталин, осуществляя свою идею построения социализма в СССР.
На бытовом уровне идея свертывания нэпа начинает нарастать во второй половине 20-х гг. ЦК ВКП(б) получает немало писем от рядовых граждан, в которых содержатся призывы "приостановить рост нэпа", "пропеть ему отходную" и т. д. Часть партийно-государственного руководства тем не менее придерживалась иного мнения. Так, Бухарин в 1925 г. выдвинул лозунг, от которого его вынудили отказаться на XIV съезде партии: "Всему крестьянству, всем его слоям надо сказать: обогащайтесь, накапливайте, развивайте свое хозяйство". Изменение Бухариным своих взглядов позволило Троцкому едко заметить, что тот "поворачивает "теоретическую кобылу" то хвостом, то мордою, в зависимости от настроения". В свою очередь Бухарин заявлял: "Троцкисты - это "садовники", дергающие растение за верхушку, чтобы оно быстрее росло".
С 1926 г. в СССР начинают разрабатываться варианты первого пятилетнего плана. Г. Я. Сокольников и другие специалисты Наркомфина (с которыми сходились во мнении экономисты Н. Д. Кондратьев и Н. П. Макаров) считали, что главнейшей задачей является развитие сельского хозяйства до самого высокого уровня. По их мнению, только на базе окрепшего и поднявшегося до "зажиточности" сельского хозяйства, способного вдоволь накормить нчреление, могут появиться условия для расширения советской индустрии.
Один из вариантов поступательного движения, разработанный специалистами Госплана (В. А. Базаровым и др.), предусматривал развитие всех отраслей, производящих предметы широкого потребления, и тех видов средств производства, потребность в которых носила массовый характер. Экономисты этого направления доказывали, что всюду в мире интенсивное промышленное развитие начиналось с поддержки именно этих отраслей.
Бухарин и его группа предлагали планомерно развивать тяжелую и легкую промышленности. Получаемые при этом средства они рассчитывали направлять на ускорение темпов индустриализации, но так, чтобы при этом происходило и расширение производства предметов потребления. В противном случае, по их мнению, ускоренная индустриализация приведет к снижению уровня жизни трудящихся масс.
Во главе одного из ключевых ведомств, разрабатывавших планы развития промышленности, с начала 1924 г. находился Ф. Э. Дзержинский. Из всех руководителей ВСНХ, по свидетельству Н. В. Вольского (Валентинова), лично знавшего многих большевистских лидеров, Дзержинский был лучшим. Его ценили даже беспартийные спецы, говорившие после внезапной кончины своего начальника: "Жаль, умер Дзержинский. С ним было хорошо работать. Нас, специалистов, он ценил и защищал. При нем мы могли спокойно спать. Не боялись, что приедет "черный ворон"". Совсем иным было отношение к "бывшим" со стороны Сталина, который говорил, что они "воняют, как хорьки" и нужно держать их от себя на расстоянии.
Дзержинский, находясь на посту председателя ВСНХ, в категорической форме высказывался против решения экономических проблем волевыми методами. Он был убежден в том, что темпы роста промышленности должны быть согласованы с ростом и нуждами сельского хозяйства. "В наших отношениях с деревней, - подчеркивал Дзержинский, - не должно быть места эксплуатации с расчетом на то, что сельское хозяйство принесет нужные капиталы для развития индустрии".
Однако даже в ВСНХ не все поддерживали своего председателя. Заместитель Дзержинского Г.Л. Пятаков, которого "железный Феликс" называл "самым крупным дезорганизатором промышленности", был сторонником ускоренного развития индустрии, выступая при этом за повышение оптовых цен промышленности. Последнее, как считал Дзержинский, лишь усугубило бы разрыв между городом и деревней.
Смерть Дзержинского (20 июля 1926 г.) серьезно подорвала позиции того крыла в руководстве, которое стремилось сохранить нэп. Началось наступление на частный капитал, изъятие "излишков" у крестьян. Выбор пути форсированной индустриализации означал конец нэпа. В августе 1926 г. председателем ВСНХ стал верный Сталину В. В. Куйбышев. Он постарался как можно скорее удалить из практики ВСНХ лозунги Дзержинского и заменить их новыми - сталинскими.
К XV съезду ВКП(б) в руководящих кругах партии утвердилась не только идея индустриализации, но и мысль о необходимости высокого темпа ее проведения. Одновременно совершался переход к жесткой централизации и концентрации всех ресурсов, регулированию народного хозяйства с помощью государственных планов. Некогда влиятельная группа Бухарина в 1928 г. потерпела поражение.
К началу работы XVI партконференции (апрель 1929 г.) специалистами Госплана были подготовлены два варианта плана: минимальный ("отправной") и максимальный ("оптимальный"). Показатели последнего были выше в среднем на 20%. Попытки внести в план некоторые коррективы, предпринимавшиеся А. И. Рыковым, успехом не увенчались. Партконференция, а за ней V Всесоюзный съезд Советов в мае 1929 г. приняли к выполнению "оптимальный" вариант пятилетнего плана развития народного хозяйства на 1928/1929-1932/1933 гг.* В момент утверждения плана его реализация уже началась. За пять лет намечалось увеличить выпуск промышленной продукции на 180%, средств производства - на 230%, рост сельского хозяйства должен был составить 55%, а национального дохода 103%. За те же годы реальная заработная плата должна была вырасти на 71%, доходы крестьян- на 67%, производительность промышленного труда- на 110%. Принятый план был исключительно напряженным, он предусматривал преодоление множества трудностей. Тем не менее при благоприятном стечении обстоятельств он был реальным для выполнения. Однако вскоре плановые показатели начнут искусственно завышаться, что приведет к колоссальным деформациям не только в социально-экономической сфере, но и в политической.
Таким образом, 1929 г. стал годом "великого перелома". К этому времени нэп оказался фактически свернут, а в руководстве страны в отношении дальнейших путей развития государства возобладала точка зрения Сталина, сложилась система централизованного государственного управления всеми сторонами жизни общества.
[*]Финансовый и сельскохозяйственный год в СССР длился с 1 октября по 30 сентября. С 1931 г. планово-финансовые расчеты стали приурочиваться к астрономическому году (с 1 января по 31 декабря).
Вопрос о возможности построения социализма в отдельной стране, выросший из замедления развития европейской революции, стал одним из главных критериев внутренней идейной борьбы в ВКП. Вопрос ставится Сталиным в высшей степени схоластически и разрешается не анализом мировой хозяйственной и политической обстановки и тенденций ее развития, а чисто формальными доводами и старыми цитатами, относящимися к разным моментам прошлого. Защитники новой теории социализма в одной стране исходят, по существу, из предпосылки замкнутого экономического и политического развития. Они признаки, правда, что враги могут с оружием в руках помешать нашему социалистическому развитию. Но за вычетом этой механической опасности для них остается только перспектива изолированного накопления хозяйственных успехов, роста государственной промышленности, кооперирования крестьянства и пр. Что при этом будет происходить с Европой и вообще с мировым хозяйством, остается совершенно неизвестным.
На самом деле, существеннейшей чертой нашего хозяйственного роста является как раз то, что мы окончательно выходим из замкнутого государственно-хозяйственного существования и вступаем во все более глубокие связи с европейским и мировым рынком. Сводить весь вопрос о нашем развитии к внутреннему взаимоотношению между пролетариатом и крестьянством в СССР и думать, что правильное политическое маневрирование и создание кооперативной сети освобождают нас от мировых хозяйственных зависимостей, — значит впадать в ужасающую национальную ограниченность. Об этом свидетельствуют не только теоретические соображения, но и затруднения с экспортом-импортом.
Речь идет, разумеется, не о том, можно пи и должно ли строить социализм в СССР, Такого рода вопрос равноценен вопросу о том, может ли и должен ли пролетариат бороться за власть в отдельной капиталистической стране. На этот вопрос ответил еще «Манифест коммунистической партии». Пролетариат должен стремиться завоевать власть в своей стране, чтобы затем расширить свою победу на другие страны. Наша работа над строительством социализма есть такая же составная часть мировой революционной борьбы, как организация стачки углекопов в Англии или строительство заводских ячеек в Германии. Может ли пролетариат в Германии, отдельно взятой, завоевать власть? Конечно, может. Но реальное осуществление этой возможности зависит не только от внутреннего соотношения сил, но и от мировой обстановки. Само внутреннее соотношение сил может резко измениться под влиянием мировой обстановки.
Если бы пал Советский Союз, если бы капитализм в Англии и во Франции испытал новый прилив сил и пр. и пр., то завоевание власти в Германии отодвинулось бы на долгий ряд лет. Совершенно так же можно и должно ставить вопрос о строительстве социализма в нашем Союзе. Это не самостоятельный процесс, а составная часть мировой революционной борьбы. Для того, чтобы построить социализм, т. е. не только довести до высокого развития нашу промышленность, но и обобществить сельское хозяйство на индустриальных основах — при условии, что в других странах у власти стоит не пролетариат, а буржуазия — понадобится никак не меньше, скажем, четверти столетия. Значит, самая постановка вопроса о социализме в одной стране исходит из предположения о неопределенно долгом существовании буржуазного режима в Европе, Но что же, собственно, будет происходить за это время с капиталистическим хозяйством? Этот вопрос совершенно не ставится Сталиным, другими словами, нынешнее экономическое и политическое положение Европы как бы замораживается на четверть столетия и более, несмотря на глубокие экономические и политические противоречия в Европе, на еще несравненно более глубокие противоречия между Европой и Америкой, несмотря на могущественное пробуждение Востока. Непродуманность такого допущения совершенно очевидна.
Чисто теоретически рассуждая, можно относительно судьбы капиталистической Европы в течение ближайших десятилетии, — а ведь вся сталинская теория исходит из того, что капиталистическая Европа будет существовать десятилетия, — допустить три возможных варианта:
а) новый подъем Европы на капиталистических основах,
б) экономический упадок Европы и
в) сохранение нынешнего состояния с теми или другими колебаниями.
Рассмотрим кратко все три варианта.
Подпишитесь на нас в telegramа) Наперекор всем условиям и обстоятельствам, предположим на минуту, что Европа вступает в новую полосу капиталистического подъема. В этом случае наш сельскохозяйственный экспорт будет сильно возрастать, что, конечно, явится благоприятным фактором для нашего хозяйственного развития, Но выгода эта и в отдаленной степени не сможет парализовать отрицательные стороны новой эпохи капиталистического расцвета. Если теперь нам не легко поднять нашу индустрию до уровня европейской — а без этого нечего и говорить о победе социализма в нашей стране, — то задача стала бы совершенно невыполнимой в условиях нового капиталистического подъема, подобного, скажем, тому, который Европа проделала в течение двадцати лет, предшествовавших войне. Напор европейской индустрии на наше хозяйство в виде дешевых товаров получил бы в этих условиях непреодолимый характер. Столь же неблагоприятно сложилась бы военная и политическая обстановка. Буржуазия вернула бы себе самоуверенность вместе с материальной силой. Она не могла бы терпеть бок о бок с собой социалистическое государство. Ее военная сила росла бы вместе с ее материальным могуществом. Надеяться в этих условиях на противодействие европейского пролетариата было бы очень трудно, ибо капиталистический расцвет, как показывает опыт довоенной Европы и нынешней Америки, позволяет буржуазии во всех вопросах, решающих для жизни страны, подчинять своему влиянию очень значительную часть пролетариата. Мы попали бы с нашим социалистическим строительством в безвыходное положение.
Можно возразить, что это очень пессимистическая перспектива. Совершенно верно. Но она и не может быть иной, ибо исходит из пессимистической в корне предпосылки. Имеются ли для этой пессимистической перспективы какие-либо основания в объективном развитии? Ни малейших! Ход вещей не дает решительно никакого основания питать необузданный оптимизм насчет европейского капитализма, чтобы затем обосновывать на этом фальшиво-оптимистическую теорию «социализма в одной стране».
б) Предположим теперь — в неизмеримо большем соответствии с действительным положением вещей, — что европейский капитализм будет идти от затруднения к затруднению и что удельный вес его в мировом хозяйстве будет все более падать. Остается спросить: почему же в этих условиях явного крушения капиталистического режима европейский пролетариатне возьмет власти в течение десятилетий? Откуда такое «маловерие» в его силы? И если допустить все же, что европейская буржуазия удержит в своих руках власть, несмотря на прогрессивный распад своей хозяйственной системы,то придется спросить, что станется за это время с капитализмом в Америке?
Очевидно, предполагается дальнейший рост его могущества. В какие условияпопадет ври этом экономическое развитие Советского Союза? Наш экспорт окажется крайне затруднен, ибо падающая Европа не сможет приобретать продукты нашего сельского хозяйства. Вместе с экспортом будет затруднен импорт индустриального оборудования и сырья. Это значит, что теми нашего экономического развития будет замедлен, т. е. что для построения социализма понадобится еще большее число десятилетий. В какое положение мы попали бы при этом замедленном темпе по отношению к американскому капитализму? Обо всех этих возможностях крайне трудно гадать. Ясно, однако, что на этом пути опасности могут приобрести совершенно непреодолимый характер. Заявлять, что мы при такой перспективе все же построим «социализм в отдельной стране» значит попросту заниматься словесной игрой. Откуда, однако, возникает такого рода перспектива? Из искусственного и в корне фальшивого предположения, что при прогрессивном упадке капитализма европейский пролетариат в течение десятилетий не сумеет овладеть властью и хозяйством. Другими словами, некритический оптимизм насчет «социализма в отдельной стране» вытекает из грубого пессимизма насчет европейской революции.
в) Остается разобрать третий вариант: капиталистическая Европа не падает, но и не поднимается; пролетариат достаточно силен, чтобы помешать буржуазии разгромить советскую республику, но недостаточно мо гущественен, чтобы вырвать власть. Такое приблизительно положение -неустойчивого равновесия сил — мы имеем за последнее время. Однако совершенно невозможно допустить, чтобы такое состояние длилось 20-30 лет. Внутренние противоречия Европы и противоречия между Европой и Америкой так глубоки, что неизбежно должны найти выход в ту или другую сторону. В нынешнем своем виде — с английской безработицей и стачками, с французским финансовым кризисом, с экономическими тисками Германии — Европа в течение десятилетий существовать не может. Отсрочка европейской революции на четверть века и более может означать одно из двух: либо буржуазная Европа найдет новое равновесие, которое обеспечит ей новый подъем и «замирит» пролетариат, либо, несмотря на кризис капитализма, европейский пролетариат окажется неспособен прийти на смену буржуазии, и экономический упадок Европы дополнится политическим упадком. И тот и другой вариант мы уже рассмотрели. Оба они основаны не на анализе действующих факторов развития, а на невысказанном страхе перед могуществом европейского капитализма и на неверии в революционную силу европейского пролетариата.
Выше мы почти не затронули роль Соединенных Штатов, с одной стороны, Востока — с другой. Но совершенно очевидно, что каждый из этихфакторов только усиливает развитые нами соображения. Допустить, что внутренние противоречия Европы не приведут к диктатуре пролетариата в течение десятилетий, значит тем самым предположить, что европейская буржуазия еще в течение десятилетий сохранит свое колониальное владычество. Опасность возрождения и подъема капиталистической Европы, если принять этот «вариант», прибавится к опасности, какую представляет могущество Соединенных Штатов. Словом, совершенно нельзя себе представить такую реальную историческую обстановку, которая обеспечила бы нам минимум экономических, политических и военных условий, необходимых для того, чтобы в течение десятилетий вести и довести до конца изолирояанное социалистическое строительство в капиталистическом окружении, Такая перспектива несостоятельна, ибо исходит из фальшивых предпосылок.
Октябрьская революция является продуктом не внутренней только, а международной обстановки. Без мирового капиталистического развития, без роли иностранного капитала в России, без вызванного этим крайнего обострения капиталистических противоречий, без мировых антагонизмов, без опыта европейской классовой борьбы, без рабочего движения в странах капитализма, без борьбы угнетенных народов, без империалистической войны — Октябрьская революция была бы невозможной. Победа октябрьской революции не оборвала этих мировых связей и зависимостей, а значит, и международной обусловленности всего нашего дальнейшего развития.
Можно сказать с уверенностью, что в стремлении отмахнуться от международной постановки вопроса о развитии советского хозяйства выражается, по существу дела, слепой и нерассуждающий страх перед силами капитализма, неверие в способность социалистического хозяйства рука об руку с мировой пролетарской революцией противостоять силам капитализма. Отсюда вытекает политика зажмуренных глаз, политика отказа от марксистского анализа мировых связей и взаимозависимостей, политика готовности заранее объявить «достаточным» тот темп, какой есть, т. е., по существу дела, заранее назвать социализмом все, что происходит и будет происходить внутри Союза, независимо от того, что будет происходит за его пределами. Сочетать неверие в мировую революцию со схемой самодовлеющего социалистического развития в технически и культурно отсталой стране значит, несомненно, впадать во все пороки национальной ограниченности, дополненной провинциальным самомнением. Отвержение такого рода перспективы не заключает в себе ни грамма пессимизма. Наоборот, потребность в такой перспективе может вызвать только скептицизм в отношении всей вообще мировой обстановки.
Незачем повторять, насколько нелепа всякая попытка сделать из сказанного вывод о невозможности для нас социалистического строительства впредь до победы пролетариата в передовых странах Европы. Наша работа есть составная часть международной революции. Самый факт нашего существования есть могущественнейший фактор в мировом соотношении сил. Каждый наш хозяйственный успех знаменует приближение европейской революции. Наша победа обеспечена не просто потому, что мы в Октябре взяли власть, а потому, что капиталистический режим исчерпал себя в мировом масштабе, потому что противоречия его безвыходны, потому что пролетарская революция — с приливами и отливами — нарастает, потому что наша успешная борьба за существование и наш экономический рост движут мировую революцию вперед, обеспечивая тем самым общую победу.
Социалистическое развитие СССР и Коминтерн
Не только теоретическая несостоятельность, но и политическая опасность теории социализма в одной стране должны быть поняты и оценены не только ВКП, но и Коминтерном в целом. Эта теория ослабляет и притупляет бдительность и настороженность ВКП по отношению к капиталистическим тенденциям развития, внутренним и мировым. Она питает пассивный фаталистический оптимизм, под которым как нельзя лучше укрывается бюрократическое безразличие к судьбам социализма и международной революции. Не менее фатальную роль должна была бы сыграть эта теория, если бы она была узаконена, в отношении Коминтерна. Если рассматривать советское социалистическое строительство как неотъемлемую составную часть мировой революции, как процесс, немыслимый вне этой последней, то удельный вес коммунистических партий, их роль, их самостоятельная ответственность возрастают и выдвигаются на передний план. Наоборот, если стать на ту точку зрения, что советская власть, опираясь на один лишь союз рабочих и крестьян СССР, построит социализм независимо от того, что будет происходить во всем остальном мире, — при условии только, если советская республика будет ограждена от военных интервенций, — то роль и значение коммунистических партий сразу отодвигаются на второй план. Главной задачей европейских коммунистических партий в ближайший исторический период, задачей, которая достаточна для победы социализма в СССР, является в таком случае не завоевание власти, а противодействие интервенционистским покушениям империализма. Ибо совершенно ясно, что достаточно было бы обеспечить победу социализма в нашей стране, чтобы тем самым обеспечить дальнейшее его распространение на весь мир. Вся перспектива таким образом искажается.
Вопрос об использовании до конца каждой действительной революционной ситуации отодвигается на задний план. Создается ложная и убаюкивающая теория о том, что будто бы время само по себе «работает на нас». На самом же деле потеря времени, ряд новых упущений на манер 1923 года, означали бы величайшую опасность. Нельзя забывать, что мы живем в условиях передышки, но никак не в условиях, автоматически обеспечивающих победу социализма «в одной стране». Передышку нужно всемерно использовать. Передышку нужно всемерно затянуть. Во время передышки нужно как можно дальше продвинуть социалистическое развитие вперед. Но забывать, что дело идет именно о передышке, т. е. о более или менее длительном периоде между революцией 1917 года и ближайшей революцией в одной из крупных капиталистических стран, значит отрекаться от коммунизма.
Политику единого фронта так называемые ультралевые обвиняли нередко в том, что она означает для иностранных партий отступление от амостоятельных революционных позиций на позиции одного лишь содействия советскому государству путем создания в каждой стране внушительного «левого» (по существу, центристского) крыла внутри рабочего класса. При ленинской постановке проблемы единого фронта эти обвинения в корне ложны. Теория же социализма в одной стране и практика Англо-Русского комитета целиком идут навстречу критике «левых» и «ультралевых» и тем самым оправдывают ее. «Левые» уклоны, не переставая оставаться в той или другой степени «детскими болезнями», получают новое питание, поскольку выступают в качестве защитников самостоятельной революционной роли коммунистических партий, с ответственностью последних не только за судьбу пролетариата своей страны, но и за судьбу Советского Союза, — против бюрократического оптимизма, согласно которому дело социализма в Советском Союзе обеспечено само по себе, если только ему не будут «мешать». В этих условиях борьба «левых» становится прогрессивным фактором и предопределяет неизбежность серьезных перегруппировок в Коминтерне.
Для интересующихся, но ленивых я её (ея? ею?) здесь под кат целиком засунул, но правильнее было бы всё же на Компьютерре прочитать, потому как в России деньги бесплатно раздают далеко не всем и порталу пока зарабатывать приходится. А у меня отдельно построенный коммунизм: я в ЖЖ бесплатно работаю - как в Швейцарии.
Короче пишет Евгений Золотов , а статья называется…
«
Деньги всем бесплатно! Сработает ли теория Basic Income?
Много лет я наблюдаю на околокомпьютерных форумах и СМИ одну тему — которая, будучи поднята в очередной раз, всякий раз порождает ожесточённую дискуссию. Поскольку с компьютерровским профилем она прямо не связана, я держался от неё в стороне, но за последний год в старом разговоре зазвучали новые нотки, уже имеющие непосредственное отношение к нам. Кроме того, явно и очень существенно вырос интерес. Так что я сдался и сегодня предлагаю вам подключиться к брожению умов вокруг так называемой теории basic income — она же теория безусловного основного дохода (ОД) или социального дивиденда.
Называйте её как угодно, в основе лежит простая — той самой простотой, что и всё гениальное — концепция: обязать государство выплачивать каждому гражданину, вне зависимости от возраста, образования, социального статуса, здоровья, занятости, личного капитала, вообще вне зависимости от чего-либо, некую заранее установленную сумму, одинаковую для всех. Источником её должны стать налоговые сборы. А величина определяется с таким расчётом, чтобы покрывать базовые потребности человеческого существа в современном обществе — а именно, чтобы хватало на пропитание, крышу над головой, одежду, здравоохранение.
Цель очевидна: дать человеку уверенность в завтрашнем дне. Получающий ОД знает, что более не зависит от капризов судьбы. Завтра ему будет что кушать, где спать, на что лечиться, если такая необходимость возникнет. Общество платит ему просто за то, что он живой. Для того, чтобы он и завтра мог живым оставаться.
Это, собственно, всё — и в этой простоте сторонники идеи усматривают бесконечное множество выгод. Прежде всего изничтожаются нищета и голод, а с ними и социальная напряжённость, вечный конфликт между бедными и богатыми: первые более не мечтают отнять принадлежащее последним. Далее, пусть состоятельным людям это ничего не добавит, но тем, кто трудится ради выживания (а таких справедливо предполагается большинство), ОД позволит радикально изменить жизнь. Человек не будет работать, чтобы жить, он сможет работать ради удовольствия! А значит, можно ожидать, что он станет уделять больше времени труду, который будет полезен для общества, а не для конкретного работодателя, движимого эгоистическими соображениями. Такой вот коммунизм без коммунизма.
Но отсюда же вытекает и масса менее очевидных бонусов. Например, поскольку ОД заменит сразу все льготы, государство будет меньше лезть в личную жизнь граждан и сможет сократить контролирующий аппарат: зачем проверять, если всем платят поровну и без условий? «Выстрелит» малый бизнес — в который люди станут инвестировать образующиеся у них излишки. Встанут с колен мелкие города и село: маленькому человеку будет проще сменить место жительства, согласиться на менее высокооплачиваемую, но более удобную и/или интересную работу — и это спровоцирует отток населения из столичных районов.
Совсем свежий аргумент связан с нашествием роботов и неолуддизмом. Обществу, в котором выплачивается ОД, не страшны машины! Мы легко уступим примитивные рабочие места электронным помощникам, а сами получим возможность научиться более сложному труду. Отсюда сразу — скачок образования и научно-технического прогресса (люди станут заниматься не тем, что требует рынок, а тем, что интересно и перспективно!), сокращение рабочей недели с ростом производительности труда, даже, предположительно, благоприятное влияние на окружающую среду за счёт уменьшения вредных выбросов и улучшение психологического климата в семье!
Скептики, впрочем, тоже есть. Аргументов у них едва ли меньше, но все они, в общем, сводятся к одному: бесплатная раздача чего бы то ни было — тем более денег! — до добра не доведёт. Во-первых, люди уж конечно их пропьют и станут бездельниками, бесполезно повиснув на шее общества. Потом, если бы ОД вводился при коммунизме, когда цены устанавливаются насильно, то он может быть и сработал бы, но переход на коммунизм не планируется, а значит, естественные рыночные механизмы быстро компенсируют вдруг появившийся запас «лёгких денег». Это будет не инфляция в привычном понимании, но что-то очень похожее: вырастут, а не упадут, цены на жильё (ведь покупатели расстаются с деньгами легче, так отчего бы ритейлерам цену не поднять?), вздорожают продукты питания, одежда, медикаменты.
Короче говоря, всё то, что должен был покрыть ОД, вырастет в цене ровно настолько, чтобы компенсировать ОД. И это не считая «мелких» неприятностей вроде наплыва мигрантов, огромного роста социальных расходов (пусть даже отменят все льготы, но ведь это всё равно как если бы государство начало платить пенсию с 16 лет!), неизбежного появления целого нового класса бездельников (которые в нормальных условиях вынуждены были бы трудиться) и прочего подобного.
Такова в общих чертах диспозиция. Страсти же, которые кипят в точке соприкосновения сторон, объясняются вот чем: basic income остаётся именно что теорией, поскольку никогда ещё не проверялся на практике. Да, история у концепции богатая, корни прослеживают аж в XVIII век, а активные действия находят уже во второй половине века XX (Ричард Никсон, говорят, чуть было не ввёл социальный дивиденд в Соединённых Штатах, да демократы помешали). Было и множество частных проверок, когда отдельно взятым гражданам или сообществам выплачивались некоторые суммы — и результаты были как положительные (вправду начинает цвести мелкий бизнес, люди вкладываются в улучшение жилищных условий, почему-то не увлекаются пьянкой), так и негативные (уровень образованности не изменился).
Но никогда ещё опыт не ставили в полном объёме — то есть на целом государстве и отрезке времени, сравнимом с жизнью человека. А такой опыт, как вы понимаете, необходим, чтобы можно было понять, чьи прогнозы в конце концов оправдаются: сторонников ОД или противников.
И вот тут начинается самое интересное. За последний год дискуссия вокруг ОД достигла кульминационной точки: от слов наконец-то начали переходить к делу. На ближайшие месяцы запланированы или планируются несколько полномасштабных экспериментов. Самым громким, конечно, обещает стать швейцарский: целая страна на июньском референдуме будет решать, вводить ли у себя ОД (и опросы показывают, что шанс на положительное решение есть). Аналогичные опыты готовятся в Финляндии и части Канады. Наконец, американская благотворительная организация GiveDirectly начинает такой эксперимент в Кении, где случайно отобранным деревням с общим населением в 6000 жителей станут платить ОД на протяжении 10 лет, а возможно и дольше.
Все эти проекты планируется тщательнейшим образом документировать (что не всегда делалось в прошлом). И это даёт надежду получить таки ответ на вопрос, который волнует человека испокон веков. Как считаете, деньги бесплатно — помогут? ;-)
»
Да, статья очень неплохая и единственное, что лично я бы здесь поменял, так это только вопросительный знак в конце статьи.
Ну и общий сомневающийся тон на однозначно утвердительный. И ещё некоторые фразы, типа «такой вот коммунизм без коммунизма».
Да нет. Как раз коммунизм. Именно. Именно такой он, оказывается, и есть. Просто, как оказалось, Карл Маркс не то совсем определение ему дал.
Что ж? Все ошибаются. А ещё Маркс русофобом был. Тоже бывает.
Но не отменяет.
Как сказал когда-то великий скрипач Яша Хейфец (Иосиф Рувимович), «Музыка выше этих факторов… Я не изменю мою программу. Я имею право сам выбирать свой репертуар».
Смысл в том что хоть Штраус, хоть Вагнер - но когда играет скрипка, то звучит только музыка, - а музыка фамилии не имеет - она общая .
Вот так же и с коммунизмом.
Дискуссия о возможности победы социализма в одной стране развернулась в середине 1920-х гг. До 1924 г. этот вопрос никем в партии не поднимался. Мнение о победе социалистической революции в нескольких передовых странах как необходимом условии победы социализма в СССР разделялось всеми теоретиками и идеологами РКП(б). Известно, что и Ленин всегда связывал развитие России с международными событиями: «Полная победа социалистической революции, -- говорил он в ноябре 1918 г., -- немыслима в одной стране, а требует самого активного сотрудничества, по меньшей мере, нескольких передовых стран, к которым мы Россию причислить не можем». Это мнение с некоторыми вариациями до начала 1920-х гг. считалось общепринятым среди большевиков, несмотря на поражение коммунистов в Германии. В мае 1924 г. Сталин в брошюре «Об основах ленинизма» писал о том, что свергнуть власть буржуазии и утвердить власть пролетариата в одной стране еще не значит обеспечить полную победу социализма. Для окончательной победы социализма, -- продолжал он, -- усилий одной страны, особенно такой крестьянской, как Россия, недостаточно; для этого необходимы усилия пролетариев нескольких передовых стран». Таким образом, вся теоретическая традиция большевиков была направлена на то, чтобы считать свою революцию частью международного революционного процесса.
Одним из первых, кто высказал прямо противоположное мнение, был «любимец партии» Н.И. Бухарин. В феврале 1924 г., выступая по вопросу о строительстве социализма, он заметил, что ведет речь об «одной, отдельно взятой стране». Провозглашая этот тезис, Бухарин понимал под ним более осмотрительное отношение к крестьянству, союз с деревней и взвешенные темпы в вопросе об индустриализации. Бухарин выступил с критикой международной социал-демократии, считавшей, что в России существует «колоссальный численный перевес крестьянства», а пролетариат «плавает, как муха, в крестьянском молоке, и этот пролетариат-муха, поставленный перед слоном-крестьянином, не может проделать никакой, коммунистической революции». В конце 1924 г. свое мнение по данному вопросу изменил и Сталин. Он более не отрицал возможности построения социализма в СССР при отсутствии победоносных социалистических революций на Западе. Логика борьбы с троцкизмом требовала критики «капитулянтов» и «пораженцев». В апреле 1925 г. на XIV конференции РКП(б) новая теоретическая и политическая установка была закреплена официально. Сталин, цитируя ряд ленинских высказываний различных лет, подчеркивал, что именно Ленин, а не кто-либо другой, открыл истину о возможности победы социализма в одной стране.
Сталин и Бухарин, став главными теоретиками провозглашенного лозунга, разделили данный вопрос на две части. Суть первой из них состояла в том, что окончательная победа социализма в СССР как «полная гарантия от реставрации капиталистических порядков» не может быть достигнута без победы социалистической революции в других странах. Вторая часть вопроса подкреплялась вырванными из контекста ленинскими цитатами и содержала вывод о том, что полная победа социализма может быть достигнута и без соответствующих революций на Западе.
Подлинный смысл теории о возможности победы социализма в одной стране Троцкий увидел в стремлении советской партийно-государственной бюрократии защитить свое господствующее положение в стране и международном коммунистическом движении. В этих целях ей было выгодно заранее назвать социализмом все, что происходит и будет происходить внутри страны, независимо от того, что случится за ее пределами.
В 1926-1927 гг. вопрос о возможности победы социализма в одной, отдельно взятой стране стал ключевым направлением теоретических разногласий внутри партии.
Сталин обвинял Троцкого в том, что он якобы недооценивает потенциальные возможности крестьянства и выступает против ленинской концепции союза рабочих и трудящихся крестьян как основы диктатуры пролетариата. Была подвергнута критике теория Троцкого о «перманентной революции», сформулированная им в начале XX в. Тогда Троцкий писал, что победа социалистической революции в России при опоре только на собственные ресурсы невозможна, так как «рабочий класс будет неизбежно раздавлен контрреволюцией в тот момент, когда крестьянство отвернется он него». За такую постановку вопроса сталинско-бухаринский блок обвинил оппозицию в неверии в победу социалистического строительства и пессимизме. Заявления Троцкого, что теория «перманентной революции» не имеет отношения к внутрипартийной дискуссии и что он считает этот вопрос давно списанным в архив, не остановили Сталина. Он вновь и вновь обрушивался на оппозицию, обвиняя ее в «неверии» во внутренние силы революции.
