Идет шестнадцатая весна Николая Иртеньева. Он готовится к экзаменам в университет, переполнен мечтаниями и размышлениями о будущем своем предназначении. Чтобы яснее определить цель жизни, Николай заводит отдельную тетрадь, куда записывает обязанности и правила, необходимые для нравственного совершенствования. В страстную среду в дом приезжает седой монах, духовник. После исповеди Николай чувствует себя чистым и новым человеком. Но ночью он вдруг вспоминает один свой стыдный грех, который скрыл на исповеди. Он почти не спит до утра и в шестом часу спешит на извозчике в монастырь, чтобы исповедаться вновь. Радостный, Николенька возвращается обратно, ему кажется, что лучше и чище его нет человека на свете. Он не удерживается и рассказывает о своей исповеди извозчику. И тот отвечает: "А что, барин, ваше дело господское". Радостное чувство улетучивается, и Николай даже испытывает некоторое недоверие к своим прекрасным наклонностям и качествам.
Николай успешно выдерживает экзамены и зачислен в университет. Домашние поздравляют его. По приказанию отца, в полное распоряжение Николая поступают кучер Кузьма, пролетка и гнедой Красавчик. Решив, что он уже совсем взрослый, Николай покупает на Кузнецком мосту много разных безделушек, трубку и табак. Дома он пытается закурить, но чувствует тошноту и слабость. Заехавший за ним Дмитрий Нехлюдов укоряет Николая, разъясняя всю глупость курения. Друзья вместе с Володей и Дубковым едут в ресторан отмечать поступление младшего Иртеньева в университет. Наблюдая поведение молодых людей, Николай замечает, что Нехлюдов отличается от Володи и Дубкова в лучшую, правильную, сторону: он не курит, не играет в карты, не рассказывает о любовных похождениях. Но Николаю из-за мальчишеского восторга перед взрослой жизнью хочется подражать именно Володе с Дубковым. Он пьет шампанское, закуривает в ресторане папиросу от горящей свечи, которая стоит на столе перед незнакомыми людьми. В результате возникает ссора с неким Колпиковым. Николай чувствует себя оскорбленным, но всю свою обиду срывает на Дубкове, несправедливо накричав на него. Понимая всю ребячливость поведения своего друга, Нехлюдов успокаивает и утешает его.
На следующий день по приказанию отца Николенька отправляется, как уже вполне взрослый человек, делать визиты. Он посещает Ва-лахиных, Корнаковых, Ивиных, князя Иван Иваныча, с трудом выдерживая долгие часы принужденных бесед. Свободно и легко Николай чувствует себя лишь в обществе Дмитрия Нехлюдова, который приглашает его с визитом к своей матери в Кунцево. По дороге друзья беседуют на разные темы, Николай признается в том, что в последнее время совершенно запутался в разнообразии новых впечатлений. Ему нравится в Дмитрии спокойная рассудительность без оттенка назидательности, свободный и благородный ум, нравится, что Нехлюдов простил постыдную историю в ресторане, как бы не придав ей особенного значения. Благодаря беседам с Дмитрием, Николай начинает понимать, что взросление - не простое изменение во времени, а медленное становление души. Он восхищается другом все больше и, засыпая после разговора в доме Нехлюдовых, думает о том, как было бы хорошо, если бы Дмитрий женился на его сестре или, наоборот, он женился на сестре Дмитрия.
На другой день Николай на почтовых уезжает в деревню, где воспоминания о детстве, о маменьке с новой силой оживают в нем. Он много думает, размышляет о своем будущем месте в свете, о понятии благовоспитанности, которое требует огромного внутреннего труда над собой. Наслаждаясь деревенской жизнью, Николай с радостью осознает в себе способность видеть и чувствовать самые тонкие оттенки красоты природы.
Отец в сорок восемь лет женится во второй раз. Дети мачеху не любят, у отца с новой женой через несколько месяцев складываются отношения "тихой ненависти".
С началом учебы в университете Николаю кажется, что он растворяется в массе таких же студентов и во многом разочарован новой жизнью. Он мечется от разговоров с Нехлюдовым до участия в студенческих кутежах, которые осуждаемы его другом. Иртеньева раздражают условности светского общества, которые кажутся в большей своей части притворством ничтожных людей. Среди студентов у Николая появляются новые знакомые, и он замечает, что главной заботой у этих людей является получение от жизни прежде всего удовольствия. Под влиянием новых знакомых он неосознанно следует такому же принципу. Небрежность в учебе приносит свои плоды: на первом экзамене Николай проваливается. Три дня он не выходит из комнаты, чувствует себя истинно несчастливым и потерявшим всю прежнюю радость жизни. Дмитрий посещает его, но из-за охлаждения, которое наступает в их дружбе, сочувствие Нехлюдова кажется Николаю снисходительным и поэтому оскорбительным.
Однажды поздно вечером Николай достает тетрадь, на которой написано: "Правила жизни". От нахлынувших чувств, связанных с юношескими мечтаниями, он плачет, но уже слезами не отчаяния, а раскаяния и морального порыва. Он решается вновь писать правила жизни и никогда уже не изменять им. Первая половина юности заканчивается в ожидании следующей, более счастливой.
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Лев Николаевич Толстой
ЧТО Я СЧИТАЮ НАЧАЛОМ ЮНОСТИ
Я сказал, что дружба моя с Дмитрием открыла мне новый взгляд на жизнь, ее цель и отношения. Сущность этого взгляда состояла в убеждении, что назначение человека есть стремление к нравственному усовершенствованию и что усовершенствование это легко, возможно и вечно. Но до сих пор я наслаждался только открытием новых мыслей, вытекающих из этого убеждения, и составлением блестящих планов нравственной, деятельной будущности; но жизнь моя шла все тем же мелочным, запутанным и праздным порядком.
Те добродетельные мысли, которые мы в беседах перебирали с обожаемым другом моим Дмитрием, чудесным Митей , как я сам с собою шепотом иногда называл его, еще нравились только моему уму, а не чувству. Но пришло время, когда эти мысли с такой свежей силой морального открытия пришли мне в голову, что я испугался, подумав о том, сколько времени я потерял даром, и тотчас же, ту же секунду захотел прилагать эти мысли к жизни, с твердым намерением никогда уже не изменять им.
И с этого времени я считаю начало юности .
Мне был в то время шестнадцатый год в исходе. Учителя продолжали ходить ко мне, St.-Jérôme присматривал за моим учением, и я поневоле и неохотно готовился к университету. Вне учения занятия мои состояли: в уединенных бессвязных мечтах и размышлениях, в деланиях гимнастики, с тем чтобы сделаться первым силачом в мире, в шлянии без всякой определенной цели и мысли по всем комнатам и особенно коридору девичьей и в разглядывании себя в зеркало, от которого, впрочем, я всегда отходил с тяжелым чувством уныния и даже отвращения. Наружность моя, я убеждался, не только была некрасива, но я не мог даже утешать себя обыкновенными утешениями в подобных случаях. Я не мог сказать, что у меня выразительное, умное или благородное лицо. Выразительного ничего не было – самые обыкновенные, грубые и дурные черты; глаза маленькие серые, особенно в то время, когда я смотрелся в зеркало, были скорее глупые, чем умные. Мужественного было еще меньше: несмотря на то, что я был не мал ростом и очень силен по летам, все черты лица были мягкие, вялые, неопределенные. Даже и благородного ничего не было; напротив, лицо мое было такое, как у простого мужика, и такие же большие ноги и руки; а это в то время мне казалось очень стыдно.
В тот год, как я вступил в университет, Святая была как-то поздно в апреле, так что экзамены были назначены на Фоминой, а на Страстной я должен был и говеть и уже окончательно приготавливаться.
Погода после мокрого снега, который, бывало, Карл Иваныч называл «сын за отцом пришел », уже дня три стояла тихая, теплая и ясная. На улицах не видно было клочка снега, грязное тесто заменилось мокрой, блестящей мостовой и быстрыми ручьями. С крыш уже на солнце стаивали последние капели, в палисаднике на деревьях надувались почки, на дворе была сухая дорожка, к конюшне мимо замерзлой кучи навоза и около крыльца между камнями зеленелась мшистая травка. Был тот особенный период весны, который сильнее всего действует на душу человека: яркое, на всем блестящее, но не жаркое солнце, ручьи и проталинки, пахучая свежесть в воздухе и нежно-голубое небо с длинными прозрачными тучками. Не знаю почему, но мне кажется, что в большом городе еще ощутительнее и сильнее на душу влияние этого первого периода рождения весны, – меньше видишь, но больше предчувствуешь. Я стоял около окна, в которое утреннее солнце сквозь двойные рамы бросало пыльные лучи на пол моей невыносимо надоевшей мне классной комнаты, и решал на черной доске какое-то длинное алгебраическое уравнение. В одной руке я держал изорванную мягкую «Алгебру» Франкера, в другой – маленький кусок мела, которым испачкал уже обе руки, лицо и локти полуфрачка. Николай в фартуке, с засученными рукавами, отбивал клещами замазку и отгибал гвозди окна, которое отворялось в палисадник. Его занятие и стук, который он производил, развлекали мое внимание. Притом я был в весьма дурном, недовольном расположении духа. Все как-то мне не удавалось: я сделал ошибку в начале вычисления, так что надо было все начинать с начала; мел я два раза уронил, чувствовал, что лицо и руки мои испачканы, губка где-то пропала, стук, который производил Николай, как-то больно потрясал мои нервы. Мне хотелось рассердиться и поворчать; я бросил мел, «Алгебру» и стал ходить по комнате. Но мне вспомнилось, что нынче Страстная середа, нынче мы должны исповедоваться, и что надо удерживаться от всего дурного; и вдруг я пришел в какое-то особенное, кроткое состояние духа и подошел к Николаю.
– Позволь, я тебе помогу, Николай, – сказал я, стараясь дать своему голосу самое кроткое выражение; и мысль, что я поступаю хорошо, подавив свою досаду и помогая ему, еще более усилила во мне это кроткое настроение духа.
Замазка была отбита, гвозди отогнуты, но, несмотря на то, что Николай из всех сил дергал за перекладины, рама не подавалась.
«Если рама выйдет теперь сразу, когда я потяну с ним, – подумал я, – значит грех, и не надо нынче больше заниматься». Рама подалась набок и вышла.
– Куда отнести ее? – сказал я.
– Позвольте, я сам управлюсь, – отвечал Николай, видимо удивленный и, кажется, недовольный моим усердием, – надо не спутать, а то там, в чулане, они у меня по номерам.
– Я замечу ее, – сказал я, поднимая раму.
Мне кажется, что, если бы чулан был версты за две и рама весила бы вдвое больше, я был бы очень доволен. Мне хотелось измучиться, оказывая эту услугу Николаю. Когда я вернулся в комнату, кирпичики и соляные пирамидки были уже переложены на подоконник и Николай крылышком сметал песок и сонных мух, в растворенное окно. Свежий пахучий воздух уже проник в комнату и наполнял ее. Из окна слышался городской шум и чириканье воробьев в палисаднике.
Все предметы были освещены ярко, комната повеселела, легкий весенний ветерок шевелил листы моей «Алгебры» и волоса на голове Николая. Я подошел к окну, сел на него, перегнулся в палисадник и задумался.
Какое-то новое для меня, чрезвычайно сильное и приятное чувство вдруг проникло мне в душу. Мокрая земля, по которой кое-где выбивали ярко-зеленые иглы травы с желтыми стебельками, блестящие на солнце ручьи, по которым вились кусочки земли и щепки, закрасневшиеся прутья сирени с вспухлыми почками, качавшимися под самым окошком, хлопотливое чиликанье птичек, копошившихся в этом кусте, мокрый от таявшего на нем снега черноватый забор, а главное – этот пахучий сырой воздух и радостное солнце говорили мне внятно, ясно о чем-то новом и прекрасном, которое, хотя я не могу передать так, как оно сказывалось мне, я постараюсь передать так, как я воспринимал его, – все мне говорило про красоту, счастье и добродетель, говорило, что как то, так и другое легко и возможно для меня, что одно не может быть без другого, и даже что красота, счастье и добродетель – одно и то же. «Как мог я не понимать этого, как дурен я был прежде, как я мог бы и могу быть хорош и счастлив в будущем! – говорил я сам себе. – Надо скорей, скорей, сию же минуту сделаться другим человеком и начать жить иначе». Несмотря на это, я, однако, долго еще сидел на окне, мечтая и ничего не делая. Случалось ли вам летом лечь спать днем в пасмурную дождливую погоду и, проснувшись на закате солнца, открыть глаза и в расширяющемся четырехугольнике окна, из-под полотняной сторы, которая, надувшись, бьется прутом об подоконник, увидать мокрую от дождя, тенистую, лиловатую сторону липовой аллеи и сырую садовую дорожку, освещенную яркими косыми лучами, услыхать вдруг веселую жизнь птиц в саду и увидать насекомых, которые вьются в отверстии окна, просвечивая на солнце, почувствовать запах последождевого воздуха и подумать: «Как мне не стыдно было проспать такой вечер», – и торопливо вскочить, чтобы идти в сад порадоваться жизнью? Если случалось, то вот образчик того сильного чувства, которое я испытывал в это время.
«Нынче я исповедаюсь, очищаюсь от всех грехов, – думал я, – и больше уж никогда не буду… (тут я припомнил все грехи, которые больше всего мучили меня), Буду каждое воскресенье ходить непременно в церковь, и еще после целый час читать евангелие, потом из беленькой , которую я буду получать каждый месяц, когда поступлю в университет, непременно два с полтиной (одну десятую) я буду отдавать бедным, и так, чтобы никто не знал: и не нищим, а стану отыскивать таких бедных, сироту или старушку, про которых никто не знает.
У меня будет особенная комната (верно, St.-Jérôme"ова), и я буду сам убирать ее и держать в удивительной чистоте; человека же ничего для себя не буду заставлять делать. Ведь он такой же, как и я. Потом буду ходить каждый день в университет пешком (а ежели мне дадут дрожки, то продам их и деньги эти отложу тоже на бедных) и в точности буду исполнять все (что было это «все», я никак бы не мог сказать тогда, но я живо понимал и чувствовал это «все» разумной, нравственной, безупречной жизни). Буду составлять лекции и даже вперед проходить предметы, так что на первом курсе буду первым и напишу диссертацию; на втором курсе уже вперед буду знать все, и меня могут перевести прямо в третий курс, так что я восемнадцати лет кончу курс первым кандидатом с двумя золотыми медалями, потом выдержу на магистра, на доктора и сделаюсь первым ученым в России… даже в Европе я могу быть первым ученым… Ну, а потом? – спрашивал я сам себя, но тут я припомнил, что эти мечты – гордость, грех, про который нынче же вечером надо будет сказать духовнику, и возвратился к началу рассуждений: – Для приготовления к лекциям я буду ходить пешком на Воробьевы горы; выберу себе там местечко под деревом и буду читать лекции; иногда возьму с собой что-нибудь закусить: сыру или пирожок от Педотти, или что-нибудь. Отдохну и потом стану читать какую-нибудь хорошую книгу, или буду рисовать виды, или играть на каком-нибудь инструменте (непременно выучусь играть на флейте). Потом она тоже будет ходить гулять на Воробьевы горы и когда-нибудь подойдет ко мне и спросит: кто я такой? Я посмотрю на нее этак печально и скажу, что я сын священника одного и что я счастлив только здесь, когда один, совершенно один-одинешенек. Она подаст мне руку, скажет что-нибудь и сядет подле меня. Так каждый день мы будем приходить сюда, будем друзьями, и я буду целовать ее… Нет, это нехорошо. Напротив, с нынешнего дня я уж больше не буду смотреть на женщин. Никогда, никогда не буду ходить в девичью, даже буду стараться не проходить мимо; а через три года выйду из-под опеки и женюсь непременно. Буду делать нарочно движенья как можно больше, гимнастику каждый день, так что, когда мне будет двадцать пять лет, я буду сильней Раппо. Первый день буду держать по полпуда «вытянутой рукой» пять минут, на другой день двадцать один фунт, на третий день двадцать два фунта и так далее, так что, наконец, по четыре пуда в каждой руке, и так, что буду сильнее всех в дворне; и когда вдруг кто-нибудь вздумает оскорбить меня или станет отзываться непочтительно об ней, я возьму его так, просто, за грудь, подниму аршина на два от земли одной рукой и только подержу, чтоб чувствовал мою силу, и оставлю; но, впрочем, и это нехорошо; нет, ничего, ведь я ему зла не сделаю, а только докажу, что я…» Да не упрекнут меня в том, что мечты моей юности так же ребячески, как мечты детства и отрочества. Я убежден в том, что, ежели мне суждено прожить до глубокой старости и рассказ мой догонит мой возраст, я стариком семидесяти лет буду точно так же невозможно ребячески мечтать, как и теперь. Буду мечтать о какой-нибудь прелестной Марии, которая полюбит меня, беззубого старика, как она полюбила Мазепу, о том, как мой слабоумный сын вдруг сделается министром по какому-нибудь необыкновенному случаю, или о том, как вдруг у меня будет пропасть миллионов денег. Я убежден, что нет человеческого существа и возраста, лишенного этой благодетельной, утешительной способности мечтания. Но, исключая общей черты невозможности – волшебности мечтаний, мечтания каждого человека и каждого возраста имеют свой отличительный характер. В тот период времени, который я считаю пределом отрочества и началом юности, основой моих мечтаний были четыре чувства: любовь к ней , к воображаемой женщине, о которой я мечтал всегда в одном и том же смысле и которую всякую минуту ожидал где-нибудь встретить. Эта она была немножко Сонечка, немножко Маша, жена Василья, в то время, как она моет белье в корыте, и немножко женщина с жемчугами на белой шее, которую я видел очень давно в театре, в ложе подле нас. Второе чувство было любовь любви. Мне хотелось, чтобы все меня знали и любили. Мне хотелось сказать свое имя: Николай Иртеньев, и чтобы все были поражены этим известием, обступили меня и благодарили бы за что-нибудь. Третье чувство было надежда на необыкновенное, тщеславное счастье – такая сильная и твердая, что она переходила в сумасшествие. Я так был уверен, что очень скоро, вследствие какого-нибудь необыкновенного случая, вдруг сделаюсь самым богатым и самым знатным человеком в мире, что беспрестанно находился в тревожном ожидании чего-то волшебно счастливого. Я все ждал, что вот начнется , и я достигну всего, чего может желать человек, и всегда повсюду торопился, полагая, что уже начинается там, где меня нет. Четвертое и главное чувство было отвращение к самому себе и раскаяние, но раскаяние до такой степени слитое с надеждой на счастие, что оно не имело в себе ничего печального. Мне казалось так легко и естественно оторваться от всего прошедшего, переделать, забыть все, что было, и начать свою жизнь со всеми ее отношениями совершенно снова, что прошедшее не тяготило, не связывало меня. Я даже наслаждался в отвращении к прошедшему и старался видеть его мрачнее, чем оно было. Чем чернее был круг воспоминаний прошедшего, тем чище и светлее выдавалась из него светлая, чистая точка настоящего и развивались радужные цвета будущего. Этот-то голос раскаяния и страстного желания совершенства и был главным новым душевным ощущением в ту эпоху моего развития, и он-то положил новые начала моему взгляду на себя, на людей и на мир Божий. Благой, отрадный голос, столько раз с тех пор, в те грустные времена, когда душа молча покорялась власти жизненной лжи и разврата, вдруг смело восстававший против всякой неправды, злостно отличавший прошедшее, указывавший, заставляя любить ее, ясную точку настоящего и обещавший добро и счастье в будущем, – благой, отрадный голос! Неужели ты перестанешь звучать когда-нибудь?
НАШ СЕМЕЙНЫЙ КРУЖОК
Папа эту весну редко бывал дома. Но зато, когда это случалось, он бывал чрезвычайно весел, бренчал на фортепьянах свои любимые штучки, делал сладенькие глазки и выдумывал про всех нас и Мими шуточки, вроде того, что грузинский царевич видел Мими на катанье и так влюбился, что подал прошение в синод об разводной, что меня назначают помощником к венскому посланнику, – и с серьезным лицом сообщал нам эти новости; пугал Катеньку пауками, которых она боялась; был очень ласков с нашими приятелями Дубковым и Нехлюдовым и беспрестанно рассказывал нам и гостям свои планы на будущий год. Несмотря на то, что планы эти почти каждый день изменялись и противоречили один другому, они были так увлекательны, что мы их заслушивались, и Любочка, не смигивая, смотрела прямо на рот папа, чтобы не проронить ни одного слова. То план состоял в том, чтобы нас оставить в Москве в университете, а самому с Любочкой ехать на два года в Италию, то в том, чтоб купить именье в Крыму, на южном берегу, и ездить туда каждое лето, то в том, чтобы переехать в Петербург со всем семейством, и т. п. Но, кроме особенного веселья, в папа последнее время произошла еще перемена, очень удивлявшая меня. Он сшил себе модное платье – оливковый фрак, модные панталоны со штрипками и длинную бекешу, которая очень шла к нему, и часто от него прекрасно пахло духами, когда он ездил в гости, и особенно к одной даме, про которую Мими не говорила иначе, как со вздохом и с таким лицом, на котором так и читаешь слова: «Бедные сироты! Несчастная страсть! Хорошо, что ее уж нет», и т. п. Я узнал от Николая, потому что папа ничего не рассказывал нам про свои игорные дела, что он играл особенно счастливо эту зиму; выиграл что-то ужасно много, положил деньги в ломбард и весной не хотел больше играть. Верно, от этого, боясь не удержаться, ему так хотелось поскорее уехать в деревню. Он даже решил, не дожидаясь моего вступления в университет, тотчас после пасхи ехать с девочками в Петровское, куда мы с Володей должны были приехать после.
Володя всю эту зиму и до самой весны был неразлучен с Дубковым (с Дмитрием же они начинали холодно расходиться). Главные их удовольствия, сколько я мог заключить по разговорам, которые слышал, постоянно заключались в том, что они беспрестанно пили шампанское, ездили в санях под окна барышни, в которую, как кажется, влюблены были вместе, и танцевали визави уже не на детских, а на настоящих балах. Это последнее обстоятельство, несмотря на то, что мы с Володей любили друг друга, очень много разъединило нас. Мы чувствовали слишком большую разницу – между мальчиком, к которому ходят учителя, и человеком, который танцует на больших балах, – чтобы решиться сообщать друг другу свои мысли. Катенька была уже совсем большая, читала очень много романов, и мысль, что она скоро может выйти замуж, уже не казалась мне шуткой; но, несмотря на то, что и Володя был большой, они не сходились с ним и даже, кажется, взаимно презирали друг друга. Вообще, когда Катенька бывала одна дома, ничто, кроме романов, ее не занимало, и она большей частью скучала; когда же бывали посторонние мужчины, то она становилась очень жива и любезна и делала глазами то, что уже я понять никак не мог, что она этим хотела выразить. Потом только, услыхав в разговоре от нее, что одно позволительное для девицы кокетство – это кокетство глаз, я мог объяснить себе эти странные неестественные гримасы глазами, которые других, кажется, вовсе не удивляли. Любочка тоже уже начинала носить почти длинное платье, так что ее гусиные ноги были почти не видны, но она была такая же плакса, как и прежде. Теперь она мечтала уже выйти замуж не за гусара, а за певца или музыканта и с этой целью усердно занималась музыкой. St.-Jérôme, который, зная, что остается у нас в доме только до окончания моих экзаменов, приискал себе место у какого-то графа, с тех пор как-то презрительно смотрел на наших домашних. Он редко бывал дома, стал курить папиросы, которые были тогда большим щегольством, и беспрестанно свистал через карточку какие-то веселенькие мотивы. Мими становилась с каждым днем все огорченнее и огорченнее и, казалось, с тех пор, как мы все начинали вырастать большими, ни от кого и ни от чего не ожидала ничего хорошего.
Когда я пришел обедать, я застал в столовой только Мими, Катеньку, Любочку и St.-Jérôme"а; папа не был дома, а Володя готовился к экзамену с товарищами в своей комнате и потребовал обед к себе. Вообще это последнее время большей частью первое место за столом занимала Мими, которую мы никто не уважали, и обед много потерял своей прелести. Обед уже не был, как при maman или бабушке, каким-то обрядом, соединяющим в известный час все семейство и разделяющим день на две половины. Мы позволяли себе опаздывать, приходить ко второму блюду, пить вино в стаканах (чему подавал пример сам St.-Jérôme), разваливаться на стуле, вставать не дообедав и тому подобные вольности. С тех пор обед перестал быть, как прежде, ежедневным семейным радостным торжеством. То ли дело, бывало, в Петровском, когда в два часа все, умытые, одетые к обеду, сидят в гостиной и, весело разговаривая, ждут условленного часа. Именно в то самое время, как хрипят часы в официантской, чтоб бить два, с салфеткой на руке, с достойным и несколько строгим лицом, тихими шагами входит Фока. «Кушанье готово!» – провозглашает он громким, протяжным голосом, и все с веселыми, довольными лицами, старшие впереди, младшие сзади, шумя крахмаленными юбками и поскрипывая сапогами и башмаками, идут в столовую и, негромко переговариваясь, рассаживаются на известные места. Или то ли дело, бывало, в Москве, когда все, тихо переговариваясь, стоят перед накрытым столом в зале, дожидаясь бабушки, которой Гаврило уже прошел доложить, что кушанье поставлено, – вдруг отворяется дверь, слышен шорох платья, шарканье ног, и бабушка, в чепце с каким-нибудь необыкновенным лиловым бантом, бочком, улыбаясь или мрачно косясь (смотря по состоянию здоровья), выплывает из своей комнаты. Гаврило бросается к ее креслу, стулья шумят, и, чувствуя, как по спине пробегает какой-то холод – предвестник аппетита, берешься за сыроватую крахмаленную салфетку, съедаешь корочку хлеба и с нетерпеливой и радостной жадностью, потирая под столом руки, поглядываешь на дымящие тарелки супа, которые по чинам, годам и вниманию бабушки разливает дворецкий.
Теперь я уже не испытывал никакой ни радости, ни волнения, приходя к обеду.
Болтовня Мими, St.-Jérôme"а и девочек о том, какие ужасные сапоги носит русский учитель, как у княжон Корнаковых платья с воланами и т. д., – болтовня их, прежде внушавшая мне искренное презрение, которое я, особенно в отношении Любочки и Катеньки, не старался скрывать, не вывела меня из моего нового, добродетельного расположения духа. Я был необыкновенно кроток; улыбаясь, слушал их особенно ласково, почтительно просил передать мне квасу и согласился с St.-Jérôme"ом, поправившим меня в фразе, которую я сказал за обедом, говоря, что красивее говорить je puis , чем je peux. Должен, однако, сознаться, что мне было несколько неприятно то, что никто не обратил особенного внимания на мою кротость и добродетель. Любочка показала мне после обеда бумажку, на которой она записала все свои грехи; я нашел, что это очень хорошо, но что еще лучше в душе своей записать все свои грехи, и что «все это не то».
– Отчего же не то? – спросила Любочка.
– Ну, да и это хорошо; ты меня не поймешь, – и я пошел к себе на верх, сказав St.-Jérôme"у, что иду заниматься, но, собственно, с тем, чтобы до исповеди, до которой оставалось часа полтора, написать себе на всю жизнь расписание своих обязанностей и занятий, изложить на бумаге цель своей жизни и правила, по которым всегда уже, не отступая, действовать.
«Юность» - третья и последняя повесть в псевдо-автобиографической трилогии Льва Толстого, впервые напечатана в 1857 году в журнале Современник № 1 . Книга описывает университетские годы жизни главного героя и его сокурсников.
«Юность» краткое содержание по главам
«Юность» Толстой краткое содержание по главам следует лишь в том случае, если у вас не хватает времени прочитать повесть полностью. «Юность» в сокращении не сможет донести все мелкие подробности из жизни героев, не погрузит вас в атмосферу того времени. «Юность» краткое содержание по главам представлено ниже.
«Юность» пересказ
В начале повести Николаю уже почти шестнадцать лет. Его новый взгляд на жизнь состоял «в убеждении, что назначение человека есть стремление к нравственному усовершенствованию и что усовершенствование это легко, возможно и вечно». Он готовился поступать в университет. Этой весной юноша предавался мечтам о своей будущей честной и праведной жизни и о той женщине, которая должна будет составить его счастье.
В семье у них все изменилось. Отец почти не бывает дома, по возвращении от него часто пахло духами, он много шутил и с увлечением строил планы на будущее. Любочка осталась прежней, а вот Катенька стала отчаянной кокеткой. Володя живет своей жизнью. Между ним, студентом, который пьет с друзьями шампанское и ездит на настоящие взрослые балы, и младшим братом - слишком большая разница.
Наступила пора экзаменов. Николай отлично сдал историю, математику и по баллам был третьим среди всех поступающих, отчего начал очень гордиться собой. Латыни его учил гувернер, юноша довольно хорошо читал и переводил, и они оба были уверены, что экзамен по латыни пройдет хорошо. Но профессору Николай чем-то не понравился, и он стал заваливать поступающего, правда, потом сжалился и все же поставил переходной балл, т.е. два. Эта несправедливость очень расхолодила юношу, он уже не старался быть лучшим и остальные экзамены сдал кое-как.
Наконец он все же поступил в университет, ему спим: мундир. Отец, уезжая в деревню, оставил ему двести рублей и отдал в полное распоряжение пролетку, кучера Кузьму и гнедого Красавчика. Все дворовые не могли наглядеться на молодого барина в новом мундире и очень радовались за него. Николай почувствовал себя большим и наделал много глупостей. Так, в своем стремлении подражать старшему брату, который после поступления купил себе табак и трубки, он на собственной пролетке отправился на Кузнецкий мост и спустил в магазинах почти все деньги, оставленные отцом. Вернувшись домой и рассмотрев покупки, он разочаровался в них и впервые в жизни попробовал курить. Надо сказать, что в этот же день Володя с друзьями решил отметить поступление Николеньки в университет обедом у «Яра». Накурившимся до тошноты и застал его Дмитрий Нехлюдов, сам не куривший и посоветовавший приятелю тоже не увлекаться этим занятием. Они заехали к Дубкову. Тот с Володей и каким-то незнакомцем играли в карты на деньги, и это неприятно поразило Николая.
У «Яра» Володя с Дубковым знали всех по имени. Молодым людям отвели отдельную комнату, они заказали обед с шампанским, шутили, рассказывали анекдоты, поздравляли Николая, который изо всех сил старался выглядеть взрослым и говорить умные вещи, но всем почему-то было неловко за него. После второй бутылки шампанского, выпитой ими, Николенька опьянел, вышел из комнаты, чтобы покурить, и в общем зале поссорился с каким-то господином, которому не смог достойно ответить. Он выместил досаду на Дубкове, накричав на него, когда тот подшучивал над дружбой Николая с Нехлюдовым.
Впоследствии еще долгое время младшего Иртеньева мучили воспоминания о неотплаченной обиде и раскаяние в незаслуженном оскорблении, которое он нанес Дубкову.
Отец, уезжая, оставил Николеньке список людей, которым тот непременно должен был сделать визиты. В этом списке были князь Иван Иваныч, Ивины, княгини Нехлюдова и Валахина, а также попечитель, ректор и профессора. Последние визиты Дмитрий отсоветовал ему делать, но остальные нужно было нанести обязательно. Когда Николай собрался выезжать, пришел с поздравлениями Грап с Иленькой. Иртеньев презирал старшего Грапа за то, что тот приходил большей частью попросить о чем-либо и невыносимо унижался при этом, посему Николай обошелся с ними холодно и, против этикета, быстро уехал.
Первый визит был к Валахиным. Здесь он встретился с Сонечкой, которую не видел уже года три. Девушка очень изменилась, повзрослела, и, поговорив с ней, Николенька вообразил, что он влюблен в нее. В присутствии матери обращение Сонечки, до того свободное и искреннее, странно изменилось. Когда позже Николай рассказал об этом отцу, тот объяснил, что княгиня мучает дочь своей скупостью, отличая при этом своего молодого секретаря.
Второй визит был к Корнаковым, где княгиня как о давно известном упомянула, что Николай является наследником князя Ивана Иваныча. Это открытие неприятно поразило юношу. Старого князя младшие Иртеньевы когда-то в детстве звали дедушкой и очень любили. Но отчего-то знание о том, что он является наследником, смущало Николая. Визит он все же сделал, чувствуя себя весьма неловко, хотя Иван Иваныч обрадовался ему и был с ним очень ласков.
По дороге на дачу Нехлюдовых Дмитрий рассказал Николаю о своем чувстве к Любови Сергеевне, живущей в их доме, необыкновенной, по его словам, женщине, много старше его, некрасивой внешне, но с прекрасной душой. Дмитрий мечтал о том времени, когда будет жить самостоятельно и женится на ней. Когда они приехали на дачу, именно Любовь Сергеевна своей некрасивостью неприятно поразила Николая. Остальные - и мать, и сестра, и тетка - чрезвычайно понравились ему. В сестру, Вареньку, Николенька готов был бы влюбиться, если бы не был уже влюблен в Сонечку.
Он старался произвести на всех впечатление, потому и говорил не то, что думал. Получалось весьма неловко, но Нехлюдовы были к нему очень добры. Оказалось, что Дмитрий, которого он боготворил, много о нем рассказывал, представив приятеля «маленьким чудовищем совершенства». Глядя на этих женщин, Николенька задумался о том, что же такое любовь вообще. Здесь автор различает три рода любви. Любовь красивая — это когда о предмете любви и о своей любви к нему много и красиво говорят, в основном по-французски, и очень мало заботятся о взаимности. Любовь самоотверженная заключается в любви к самому процессу жертвования собой ради любимого человека независимо от того, нужно это ему или нет. Подобная любовь проявляется только в исключительных ситуациях, в нормальных же условиях оборачивается скукой. Третий род - любовь деятельная — заключается в стремлении выполнить все желания и прихоти любимого человека. Люди, любящие такой любовью, ищут взаимности, и счастливы, если имеют ее. Николай задумался и о том, почему Дмитрий так страстно любит Любовь Сергеевну и совершенно не ценит свою тетку Софью Ивановну, которая всем сердцем привязана к их семье.
На другой день Николенька с Володей отправились в деревню. Приехали они туда ночью. Старый слуга Фока, увидев их, затрясся от радости. Ночевать их устроили в диванной - комнате, в которой умерла мать. Проснувшись утром, Николай увидел отца, разговаривающего с Володей. У отца было веселое, какое-то особенно счастливое выражение лица, а его обращение с младшим сыном на равных заставило того еше больше полюбить его. Отец собирался ехать в гости к соседям Епифановым, о чем он сказал с какой-то застенчивой улыбкой.
Володя очень скучал в деревне, демонстративно презирая всех домашних. Николенька, подражая ему. тоже стал презирать Мими и девочек, считая, что они ничего не понимают в жизни. Он спал на открытой веранде, где его нещадно кусали комары, вставал рано и в любую погоду шел на речку купаться, а потом либо читал у реки, либо гулял по росистой траве и возвращался домой только к утреннему чаю. Читал он много, в основном романы Дюма, Сю и Поля де Кока, и под их влиянием постоянно мечтал о подвигах и приключениях.
Он много размышлял о жизни и своем отношении к людям, которых он делил на людей comme il faut (порядочных) и всех остальных. Этому понятию, которое в жизни героя «было одним из самых пагубных, ложных», посвящена отдельная глава. Только люди comme il faut стоили внимания и уважения. Признаками подобных людей были для него отличное знание французского языка, «длинные, отчищенные ногги», «умение кланяться, танцевать и разговаривать», «равнодушие ко всему и постоянное выражение некоторой изящной, презрительной скуки». Остальные человеческие качества как-то ускользали от внимания Николая. Сам он стремился стать comme il faut: «Страшно вспомнить, сколько бесценного, лучшего в жизни времени я потратил на приобретение этого качества». «comme il faut(было необходимое условие жизни, без которого не могло быть ни счастия, ни славы, ничего хорошего на свете… Главное зло состояло в том убеждении, что человеку не нужно стараться быть ни чиновником, ни каретником, ни солдатом, ни ученым, когда он comme il faut; что, достигнув этого положения, он уже исполняет свое назначение и даже становится выше большей части людей».
Вскоре отец объявил, что собирается жениться. Ему было в это время сорок восемь лет, а его невестой была не очень молодая, но очень красивая Авдотья Васильевна Епифанова, живущая с матерью и братом по соседству. Вся семья Иртеньевых, кроме Любочки, приняла это известие без особого восторга, так как Епифановы считались не comme il faut, однако перечить отцу они, конечно, не смели. Свадьба должна была состояться через две недели, но Николенька с Володей уехали в Москву, так как у них начинались занятия в университете. Отец с женой и девочками должны были вернуться в Москву зимой.
Николенька стал ездить на занятия в университет. Он оказался там в одиночестве. Те студенты, которых он считал людьми comme il faut, оказались ему неинтересны, а те, которые нравились, были не comme il faut, и юноша в разговоре с ними почему-то начинал рассказывать о высоком положении в обществе и богатстве своей семьи, после чего студенты переставали поддерживать с ним добрые отношения. Лекций Николай не записывал, считая это лишним, но ездил в университет каждый день, а во время лекций сидел в последних рядах и мечтал.
Отец с семьей вернулся в Москву раньше, чем предполагалось, так как молодая жена заскучала в деревне. Она горячо любила своего мужа, но, казалось, делала все, чтобы он ее разлюбил. Авдотья Васильевна совершенно не вписывалась в уклад их дома: ложилась спать то рано, то поздно, могла не выйти к обеду, до вечера ходила неодетая, хотя ее мужу нравилось, когда она нарядная, изводила его ревностью и вопросами после карточной игры поздно ночью, подозревая в изменах, что очень раздражало старшего Иртеньева. В результате отец охладел к ней, и его любовь постепенно переросла в тихую ненависть. У Володи и Николеньки установились с мачехой шутливые отношения. Мими с Катенькой не любили ее. считая, что она вышла замуж по расчету. Только Любочка полюбила Авдотью Васильевну горячо и искренно, и только к ней, кроме отца, мачеха испытывала привязанность.
В эту зиму Николенька впервые побывал на взрослом балу, где весь вечер мрачно простоял столбом в углу, несмотря на то что ему страстно хотелось танцевать, говорил невпопад и совсем не то, что хотел, и вынес от посещения бала самые смутные впечатления. Зимой же он как-то побывал на студенческом кутеже у барона З., где оказалось скучно, где все держались неестественно и скованно, и в конце концов так напились, что потом Николаю было очень стыдно, и он только удивлялся, что остальные участники веселья с удовольствием рассказывали о ней окружающим. Он продолжал дружбу с Нехлюдовым и часто ездил к нему, но почему-то теперь находил гораздо большее удовольствие в общении с его родными, чем с ним самим.
Приближалась пора экзаменов, и тут выяснилось, что Николай ничего не знает, а конспектов у него нет. Он стал готовиться вместе с группой студентов, которых считал не comme il faut, следовательно, не заслуживающими внимания, но на деле эти однокурсники оказались веселыми, умными, много читающими людьми, гораздо лучше него знающими многие вещи. В занятиях они ушли далеко вперед, Николай ничего не понимал, и подготовка шла впустую. Он впервые понял, что comme il faut - не главное в человеке, однако сам продолжал следовать общепринятым в его кругу правилам.
Первый экзамен. Взяв билет, Николай увидел, что не знает его, и попросил второй. На второй билет он тоже ничего не смог ответить, и молодой преподаватель посоветовал ему покинуть факультет. После провала юноша три дня не выходил из своей комнаты, плакал, вспоминал все свои обиды и огорчения и никого не хотел видеть. Он просился у отца идти в гусары, но отец, хоть и был недоволен сыном, не находил в случившемся ничего страшного, утешал его и говорил, что можно будет перейти на другой факультет. В конце концов Николай решил начать вести праведный образ жизни, однако об этом он предполагал рассказать в следующей книге.
План «Юность» Толстой
1. Читатель встречается с повзрослевшими героями трилогии.
2. Николай поступает в университет.
3. Как юноша отмечает это событие.
4. Николай наносит визиты старым знакомым.
5. Юноша знакомится с семьей своего друга Нехлюдова и влюбляется в Любовь Сергеевну.
6. Размышления Николая о любви, о прочитанном в книгах, об отношении к людям.
7. Отец вторично женится. Они переезжают в Москву. Отношение детей к мачехе.
8. Николай побывал на взрослом балу. Он разочарован.
9. Провал экзаменов в университет.
В 1857 году была напечатана повесть «Юность» Толстого. Краткое содержание двух предыдущих повестей, «Детство» и «Отрочество», придётся прочитать всем тем, кто хочет знать больше о главном герои «Юности». Повесть является частью псевдо-автобиографической трилогией.
Главного героя повести зовут Николай Иртеньев. В третьей части трилогии он представлен уже юношей. Николай готовится к вступительным экзаменам в университет. Для главного героя настало время всерьёз задуматься о своём будущем и о выборе жизненного пути. Иртеньев стремится к самодисциплине и нравственному самосовершенствованию. Для этих целей он заводит специальную тетрадь, чтобы записывать свои жизненные принципы, которым он намерен неукоснительно следовать. Помимо этого, Николай исповедуется, стараясь вспомнить даже самые давние и уже забытые грехи. После исповеди главный герой чувствует себя родившимся заново.
Поступив в университет, Иртеньев ощущает себя взрослым и отправляется со своими друзьями в ресторан, чтобы отметить зачисление. Николай внимательно наблюдает за поведением своих знакомых. Дмитрий Нехлюдов – образец нравственности. Он не пьёт, не курит и не играет в азартные игры, как другие. Однако Николай решил подражать Дубкову и Володе. Главный герой пьёт шампанское и курит папиросу.
На следующий день Иртеньев отправляется с визитами к знакомым своих родителей. Отец считает, что его сын стал взрослым, а значит, должен привыкать к светской жизни. Николаю скучно в обществе малознакомых людей. Только с Дмитрием Нехлюдовым он может позволить себе быть собой. Дмитрий приглашает друга в своё имение. После долгой душевной беседы с Нехлюдовым у главного героя появляется желание с ним породниться. Дмитрий может жениться на его сестре, или он сам женится на сестре Дмитрия. На следующий день главный герой едет в деревню, где придаётся детским воспоминаниям. Здесь он много размышляет о матери, о своём месте в этом мире и наслаждается всеми прелестями деревенской жизни.
Иртеньев-старший женился во второй раз. У детей не складываются отношения с мачехой. Через несколько месяцев после женитьбы отец Николая и сам начинает чувствовать ненависть к новой жене.
Николай разочарован своей студенческой жизнью, которую он представлял по-другому. Главный герой продолжает общение с Нехлюдовым, не пренебрегая при этом студенческими кутежами, за что Дмитрий его осуждает. Новые знакомые Николая не отличаются благонравием. Они ждут от жизни, прежде всего, удовольствий, не задумываясь над тем, каким образом они будут получены. Главного героя раздражает светское общение, которое он считает слишком лицемерным. Под влиянием новых друзей Николай забывает об учёбе и увлекается погоней за удовольствиями. Результатом становится провал на экзаменах.
Иртеньев запирается в своей комнате, чувствуя стыд и отчаяние. Он разочарован жизнью и не хочет ни с кем разговаривать. Однажды Николай находит тетрадь, в которую записывал правила жизни. Юноша испытывает раскаяние и долго плачет. Николай решает следовать своим правилам и дальше. Но теперь он намерен никогда от них не отступать.
Характеристика персонажей
Николай Иртеньев
Главный герой повести невольно вызывает симпатию читателя. Николая отличается самостоятельность, которая возникла вследствие его продолжительного одиночества. Юноша растёт без матери. Отец постоянно занят. С сестрой можно обсуждать далеко не все темы. Главный герой принимает решение заняться самовоспитанием. Он испытывает острую потребность в нравственном стержне, без которого, по его мнению, невозможно прожить свою жизнь достойно. Религия становится для молодого человека одним из способов достигнуть нравственного идеала. Николай верит, что искреннее раскаяние в грехах на исповеди сможет очистить душу. Однако религии оказывается недостаточно. Юноша начинает придумывать собственные правила, следование которым должно сделать его ещё совершеннее.
Как и многие молодые люди его возраста, Николай склонен быстро увлекаться и так же быстро разочаровываться. Студенческая жизнь кажется ему очередной ступенью к нравственному идеалу. Посещение «храма науки», как и посещения Божьего храма, должно возвысить главного героя, способствовать совершенствованию его моральных качеств.
Заблуждения о студенческой жизни
В реальности студенческая жизнь оказалась не такой, какой её ожидал увидеть Николай. Студенты не только далеки от нравственного идеала, они к нему и не стремятся. Главный герой пытается найти радость жизни в запретных удовольствиях, но и они, в конце концов, его разочаровывают и доставляют огромное количество хлопот.
В конце повести юноша приходит к выводу о том, что начал свой путь правильно, но затем сбился с него. Николай ставит перед собой задачу вернуться на путь истинный. Главный герой вновь принимает решение осознанно и самостоятельно, не испытывая давления извне.
Николай бессознательно тянется к человеку, который соответствует его представлениям о нравственном идеале. Нехлюдов становится «альтер эго» главного героя. Но в отличие от Николая, Дмитрий не ставит перед собой цели приобрести высокие моральные качества. Такими качествами он обладает от рождения. Нехлюдову не приходится прикладывать каких бы то ни было усилий, чтобы стать «правильным». Убеждение о том, что пить, курить и придаваться различным формам разврата – это зло, является его внутренним ориентиром. Это такое же неотъемлемое и неизменное его качество, как, например, цвет волос или глаз. У Нехлюдова нет необходимости прятаться от всевозможных соблазнов, от которых так неистово пытается уберечь себя Иртеньев. Дмитрий просто не представляет, что его поведение может быть каким-то другим. Любое иное поведение, отличное от того, которое он имеет, для него противоестественно.
Следует отметить, что Дмитрий не пытается казаться «хорошим», не проявляет ханжества. Все его действия полностью искренни и соответствуют его внутренним моральным установкам. Дмитрий никогда не навязывает окружающим свой «моральный кодекс», однако считается необходимым сделать замечание оступившемуся другу.
Главная идея повести
Юность – один из самых непростых периодов в жизни человека. Она знаменует собой переход в новую жизнь. Не совершить роковую ошибку поможет самоконтроль и участие близкого человека.
Анализ произведения
Значительное место в повести отведено размышлениям главного героя, описанию его ощущений. В произведении мало событий. Автор решил посвятить свою повесть внутреннему миру Николая. События, как таковые, необходимы только затем, чтобы показать движения души главного героя, его реакцию на происходящее.
Идет шестнадцатая весна Николая Иртеньева. Он готовится к экзаменам в университет, переполнен мечтаниями и размышлениями о будущем своем предназначении. Чтобы яснее определить цель жизни, Николай заводит отдельную тетрадь, куда записывает обязанности и правила, необходимые для нравственного совершенствования. В страстную среду в дом приезжает седой монах, духовник. После исповеди Николай чувствует себя чистым и новым человеком. Но ночью он вдруг вспоминает один свой стыдный грех, который скрыл на исповеди. Он почти не спит до утра и в шестом часу спешит на извозчике в монастырь, чтобы исповедаться вновь. Радостный, Николенька возвращается обратно, ему кажется, что лучше и чище его нет человека на свете. Он не удерживается и рассказывает о своей исповеди извозчику. И тот отвечает: «А что, барин, ваше дело господское». Радостное чувство улетучивается, и Николай даже испытывает некоторое недоверие к своим прекрасным наклонностям и качествам.
Николай успешно выдерживает экзамены и зачислен в университет. Домашние поздравляют его. По приказанию отца, в полное распоряжение Николая поступают кучер Кузьма, пролетка и гнедой Красавчик. Решив, что он уже совсем взрослый, Николай покупает на Кузнецком мосту много разных безделушек, трубку и табак. Дома он пытается закурить, но чувствует тошноту и слабость. Заехавший за ним Дмитрий Нехлюдов укоряет Николая, разъясняя всю глупость курения. Друзья вместе с Володей и Дубковым едут в ресторан отмечать поступление младшего Иртеньева в университет. Наблюдая поведение молодых людей, Николай замечает, что Нехлюдов отличается от Володи и Дубкова в лучшую, правильную сторону: он не курит, не играет в карты, не рассказывает о любовных похождениях. Но Николаю из-за мальчишеского восторга перед взрослой жизнью хочется подражать именно Володе с Дубковым. Он пьет шампанское, закуривает в ресторане папиросу от горящей свечи, которая стоит на столе перед незнакомыми людьми. В результате возникает ссора с неким Колпиковым. Николай чувствует себя оскорбленным, но всю свою обиду срывает на Дубкове, несправедливо накричав на него. Понимая всю ребячливость поведения своего друга, Нехлюдов успокаивает и утешает его.
На следующий день по приказанию отца Николенька отправляется, как уже вполне взрослый человек, делать визиты. Он посещает Валахиных, Корнаковых, Ивиных, князя Иван Иваныча, с трудом выдерживая долгие часы принужденных бесед. Свободно и легко Николай чувствует себя лишь в обществе Дмитрия Нехлюдова, который приглашает его с визитом к своей матери в Кунцево. По дороге друзья беседуют на разные темы, Николай признается в том, что в последнее время совершенно запутался в разнообразии новых впечатлений. Ему нравится в Дмитрии спокойная рассудительность без оттенка назидательности, свободный и благородный ум, нравится, что Нехлюдов простил постыдную историю в ресторане, как бы не придав ей особенного значения. Благодаря беседам с Дмитрием, Николай начинает понимать, что взросление - не простое изменение во времени, а медленное становление души. Он восхищается другом все больше и, засыпая после разговора в доме Нехлюдовых, думает о том, как было бы хорошо, если бы Дмитрий женился на его сестре или, наоборот, он женился на сестре Дмитрия.
На другой день Николай на почтовых уезжает в деревню, где воспоминания о детстве, о маменьке с новой силой оживают в нем. Он много думает, размышляет о своем будущем месте в свете, о понятии благовоспитанности, которое требует огромного внутреннего труда над собой. Наслаждаясь деревенской жизнью, Николай с радостью осознает в себе способность видеть и чувствовать самые тонкие оттенки красоты природы.
Отец в сорок восемь лет женится во второй раз. Дети мачеху не любят, у отца с новой женой через несколько месяцев складываются отношения «тихой ненависти».
С началом учебы в университете Николаю кажется, что он растворяется в массе таких же студентов и во многом разочарован новой жизнью. Он мечется от разговоров с Нехлюдовым до участия в студенческих кутежах, которые осуждаемы его другом. Иртеньева раздражают условности светского общества, которые кажутся в большей своей части притворством ничтожных людей. Среди студентов у Николая появляются новые знакомые, и он замечает, что главной заботой у этих людей является получение от жизни прежде всего удовольствия. Под влиянием новых знакомых он неосознанно следует такому же принципу. Небрежность в учебе приносит свои плоды: на первом экзамене Николай проваливается. Три дня он не выходит из комнаты, чувствует себя истинно несчастливым и потерявшим всю прежнюю радость жизни. Дмитрий посещает его, но из-за охлаждения, которое наступает в их дружбе, сочувствие Нехлюдова кажется Николаю снисходительным и поэтому оскорбительным.
Однажды поздно вечером Николай достает тетрадь, на которой написано: «Правила жизни». От нахлынувших чувств, связанных с юношескими мечтаниями, он плачет, но уже слезами не отчаяния, а раскаяния и морального порыва. Он решается вновь писать правила жизни и никогда уже не изменять им. Первая половина юности заканчивается в ожидании следующей, более счастливой.
