Играют герои Льва Толстого

Зимой все играют в согревающие игры, осенью - в собирательные (в смысле, собирают и запасают), летом - в подвижные, а весной, конечно же, в любовные.
Одну из таких игр описал Лев Толстой в романе “Анна Каренина”. В четвертой части романа Китти Щербацкая и Константин Левин превращают объяснение в любви в своеобразную игру.
Толстой, Л. Н. Анна Каренина: [роман в восьми частях] / Лев Николаевич Толстой. - М.: Ассоциация “Книги просвещенного милосердия”, 1994. - 840 с., ил. - (Библиотека российской классики).

“…- Постойте, - сказал он, садясь к столу. - Я давно хотел спросить у вас одну вещь.
Он глядел ей прямо в ласковые, хотя и испуганные глаза.
- Пожалуйста, спросите.
- Вот, - сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т?

Буквы эти значили: “когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?” Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от того, поймет ли она эти слова.
Она взглянула на него серьезно, потом оперла нахмуренный лоб на руку и стала читать. Изредка она взглядывала на него, спрашивая у него взглядом: “То ли это, что я думаю?”

Я поняла, - сказала она, покраснев.
- Какое это слово? - сказал он, указывая на н, которое означало слово никогда.
- Это слово значит никогда , - сказала она, - но это неправда!

Он быстро стер написанное, подал ей мел и встал. Она написала: т, я, н, м, и. о.
…Он вдруг просиял: он понял. Это значило: “тогда я не могла иначе ответить”.
Он взглянул на нее вопросительно, робко:

Только тогда?
- Да, - отвечала ее улыбка.
- А т… А теперь? - спросил он.
- Ну, так вот прочтите. Я скажу то, чего бы желала. Очень бы желала! - Она написала начальные буквы: ч, в, м, з, и, п, ч, б. Это значило: “чтобы вы могли забыть и простить, что было”.

Он схватил мел напряженными, дрожащими пальцами и, сломав его, написал начальные буквы следующего: “мне нечего забывать и прощать, я не переставал любить вас”.
Она взглянула на него с остановившеюся улыбкой.
- Я поняла, - шепотом сказала она.
Он сел и написал длинную фразу. Она все поняла и, не спрашивая его: так ли? взяла мел и тотчас же ответила.

Он долго не мог понять того, что она написала и часто взглядывал в ее глаза. На него нашло затмение от счастия. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но в прелестных сияющих счастьем глазах ее он понял все, что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он еще не кончил писать, а она уже читала за его рукой и сама докончила и записала ответ: Да.

В secretaire играете? - сказал князь, подходя. - Ну, поедем, однако, если ты хочешь поспеть в театр”

Замечу, что влюбленные играли вовсе не в secretaire - “секретаря”.
Хотя такая игра и была популярна в XIX веке.
Заключалась она в следующем. Выбирались произвольно два предмета. Про них надо было сочинить стихотворение, указав в нем на сходство и различие между ключевыми словами.

Вот стихи, сочиненные Василием Андреевичем Жуковским:

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ В ИГРЕ, НАЗЫВАЕМОЙ “СЕКРЕТАРЬ”

Звезда и корабль

Звезда небес плывет пучиною небесной,
Пучиной бурных волн – земной корабль плывет!
Кто по морю ведет звезду – нам неизвестно;
Но по морю корабль – звезда небес ведет!

Бык и роза

Задача трудная для бедного поэта?
У розы иглы есть, рога есть у быка
-Вот сходство. Разница ж: легко любви рука
Совьет из роз букет для милого предмета;
А из быков никак нельзя связать букета.

Китти и Левин играли в им самими изобретенную игру. Как ее назвать: игра во фразы, в слова или в буквы? - в общем, неважно. Главное, что в ходе игры они достигли полного взаимопонимания и гармонии.

Но так объяснялись в любви не только Левин и Китти. А кто еще? - Лев Толстой и Софья Берс. Писатель воспроизвел в романе собственное признание в любви.

1870 – Толстой больше задумывается о проблемах семьи и брака. Окружавшая его действительность способствовала этому. В январе 1872 года под поезд бросилась Анна Степановна Пирогова, неофициальная жена помещика Бибикова. Семья Толстых хорошо знала погибшую, именно ее судьба отражена в «Анне Карениной» (1873 – 1877).

Идея романа – образ замужней женщины из высшего света, которая загубила себя. Толстой хотел сделать эту женщину жалостливой, а не виновной. Работа над романом продолжалась 4 года . Главная мысль романа – семья . Прообразом Карениной стала старшая дочь Пушкина Мария Гартунг.

Краткий сюжет романа: Главная героиня романа Анна Каренина в финале бросается под поезд. Это светская замужняя женщина, мать 8-летнего сына, занимавшая высокое положение в обществе благодаря своему мужу. Она влюбляется в молодого офицера Вронского, бросает мужа и уходит к любовнику. Но возможность счастья с любимым остается мечтой: высшее общество закрывает глаза на измены, но не может простить искренней и открытой любви.

2 сюжетные линии: Карениной и Левина.

Роман начинается с мысли «Все счастливые семьи похожи одна на другую, каждая семья несчастлива по-своему». Эти слова – «психологический ключ» к роману: в центре внимания несчастливые семьи. Далее фраза «Все смешалось в доме Облонских». Роман начинается с распада семьи, разрушения человеческих отношений.

Главная проблема произведения раскрывается на примере нескольких семейный пар: Анна – Алексей Каренины, Долли – Стива Облонские, Китти – Константин Левины.

Символы романа:

1. Железная дорога – появилась недавно, уже в романе Толстого. Каренина и Вронский встречаются на ж/д вокзале. Зло, которое угрожает человечеству.

1. Первая встреча Карениной с Вронским на вокзале – через пару минут мужчина гибнет под колесами поезда - прообраз гибели героини.

1. Сильная метель при возвращении Анны в Петербург – предупреждение о буре, которая всколыхнет жизнь Анны

1. Блеск лица Анны, когда она поняла, что любит Вронского – «Он напоминал страшный блеск пожара среди темной ночи»

1. Сцена гонок – аморальная абсурдная жизнь, где идет жестокая борьба.

1. Свеча – символ любви Анны

Действующие лица романа, списанные с окружения Толстого: Облонский – Оболенский, Левин – Лев Толстой, Вронский – Воронцов, Щербацкие – Щербатовы. Но это не портреты, а только основа. Это собирательные образы родственных писателю по типу.

Образ Каренина. Толстой изучал греческий язык, увлекся «Одиссеей». «Каренон – у Гомера – голова», поэтому Каренин – у него рассудок преобладает над сердцем, чувствами. Есть разные трактовки по поводу прототипа Каренина:

1. С.М. Сухотинин (его покинула жена, вышла замуж за Ладыженского). Он не был типичным чиновником.
2. П.А. Валуев (широко образованный человек, либеральный формалист). Министр. Как и Каренин, был занят делами об «инородцах». При нем возникло дело о продаже башкирских земель, явилось одной из причин отставки.
3. В.А. Иславин (друг детства Толстого, занимал высокий пост).
4. А.М. Кузминский (свояк Толстого, честолюбивый судебный деятель).
5. Барон Менгден (деятельный, но черствый человек, занимал высокий пост, тяжелый характер, привлекателен, небольшого роста)

Стива Облонский тоже собирательный тип.

Долли похожа на всех многодетных матерей и жен, которых знал Толстой. В ней черты его жены (у них было 5 детей).

Вронский – типичный гвардейский офицер из аристократической семьи. Толстой составлял этот образ по памяти Крымской кампании или тех, кого знал, когда бывал в Петербурге. Характерно: энергичность, твердость характера, честолюбие, отношение к товарищам и женщинам.

Левин – его можно назвать портретом Толстого. Он вложил в Левина свои взгляды, манеры, склонность восставать против общепризнанных авторитетов, искренность, отрицательное отношение к земству и суду, увлечение хозяйством, отношения с крестьянами, разочарование в науке. Как и Толстой, Левин живет в деревне, а не в городе. Исследователи называют портрет Левина фотографией 70-х годов Толстого, т к в переживаниях Левина отразился только один период жизни толстого. Главное, что отличает Толстого и Левина – творчество. Вместо творчества Левин пишет статью о с/х рабочих, в ней отражено увлечение Толстого с/х, которое уже прошло во время написания «Анны Карениной».

Семья Щербацких. Типична для всех помещиков, проводивших зимы в Москве. В это время они вывозили «в свет» на балы своих дочерей. Такой же была семья Щербатова, директора Лосиной фабрики. Одно время Толстой увлекался его дочерью Прасковьей. Подобные семьи: Трубецких, Львовых, Сухотиных, Горчаковых.

Семья Облонских. Роман начинается с конфликта в этой семье. Стива изменил Долли с молодой гувернанткой. Долли не может его простить. Анна вмешалась, все решила. Толстой считает эту семью несчастливой. У Долли 6 детей, и они постоянно переживают тяжелые ситуации. Стива – добрый, компанейский человек, очень любит жизнь, но роль семьянина – не для него. Не умеет распоряжаться деньгами, из-за этого жена и дети всегда в нужде. Стива подвержен увлечениям с другими женщинами. Долли очень верная. Она мечтает отомстить мужу и придумывает образ влюбленного в нее мужчины, но она все время занята домом и детьми. Она обижена на мужа за то, что он живет весело, а она рано состарилась из-за детей и семейного быта. Супруги ссорятся и мирятся, чувствуют себя счастливыми. Все это благодаря Долли: она простила измену, постоянно закрывает глаза на образ жизни мужа, проницательна, добра. На свадьбе Китти и Левина вспоминает свою, влюбленность в мужа. После визита к Анне и Вронскому много пересматривает для себя: на примере Анны видит, что счастье не в деньгах, не в нарядах, не в наличии свободного времени и не в том6 как сильно муж выражает свою любовь. У Анны все это есть, но она несчастна и полна страхов. Она с ужасом думает о единственном ребенке Анны и Вронского (девочка Аня), и радуется, что у нее их шесть. Эта семья не идеальна, но это живые люди, которые вместе преодолевают препятствия, непонимания, негативные стороны друг друга. Они умеют прощать, просить прощения и любить, растить детей и строить совместную жизнь.

Семья Левиных. Левин – помещик, живет в деревне, ведет большое и сложное хозяйство. Родовой дом «был целым миром Левина». Он с гордостью говорит о патриотизме и аристократизме своих предков. Наступает период разорения «дворянских гнезд», Левин понимает неизбежность этой системы». Он пытается понять тайну новых общественных отношений и свое место в жизни. Он мечтатель, трезво смотрит на жизнь и борется за свое счастье, сохраняя душевное равновесие. Он близок к природе (радуется, когда слышит шорох сухих листьев и видит как растет трава под ними), ее естественным законам, в этом видит залог своего счастья и семейного благополучия. Общается с крестьянами. Брак с Китти счастливый, они понимают друг друга, но духовные запросы Левина за пределами семьи. Для него важно дальнейшее развитие России. Идеал – большая и дружная крестьянская семья, которой есть до всего дело. Западные теории преобразования непригодны для России, надо учитывать специфику. В крестьянской стране надо заинтересовать работников в труде, тогда они поймут государство. Левин ищет правду жизни. Описание жизни Левина образует одну из 2 сюжетных линий в романе, но не вступает в противоречие с общим замыслом и композицией. Душевные терзания Анны и поиски истины Левина – взаимосвязанные стороны жизни в пореформенную эпоху, показывающие кризис в судьбах людей и пути его преодоления.

Семья Карениных. Алексей Александрович Каренин муж Анны, высокопоставленный государственный деятель, влиятелен в светском обществе. Его уважают за честность, порядочность, рассудительность. Он трудолюбив, целеустремлен и упорядочен в делах и чувствах. Он живет «по расписанию». Работа занимает все его время. К жене и сыну порой относится пренебрежительно, скрывает свои истинные чувства. Любит свою семьи и дорожит ей. Когда Каренин узнает о связи Анны и Вронского, проявляется его слабость – неумение проявлять свои чувства. Он зависит от общепринятых норм. Не борется за свою любовь, пытается найти разумное решение, вместо того, чтобы увеличить свою нежность к жене, замыкается в работе. Он решил оставить все как есть, но постоянно напоминает Анне о приличиях. Он прощает ее и бескорыстно любит, когда Анна в тяжелом состоянии после родов дочери. Искренне заботится о ней, готов воспитывать дочь Анны и Вронского. Анна приходит в себя и снова уходит от него, он опять слабеет, хотя по натуре боец. Вронский наоборот проявляет характер и решительность. В конце романа выясняется, что Каренин все же слабый человек, скрывающийся за мундиром. После смерти Анны останавливается его карьера, в домашних делах тоже застой, пока за них не взялась графиня Лидия Ивановна. Он еще ведомый, начинает посещать тайный религиозный кружок. После смерти Анны и отъезда Вронского, воспитывает их дочь.

Анализ «семейной мысли» в романе. В романе представлены 2 сюжетные линии – Анны Карениной и Константина Левина. Первая – несчастный путь, вторая – счастливый. Толстой показал кризис старой семьи, основанной на общественной морали. Он противопоставляет искусственную семейную жизнь естественным отношениям. Попытался наметить пути выхода из кризиса.

Путь первый. Каренина сознательно идет на разрыв со своим мужем, а значит и с узаконенными нормами морали в дворянском обществе. Причина – пробуждение чувства личности и настоящей любви. Это трагедия личности и общества. Анна отстаивает свое право на жизнь, любовь, счастье без светских оков. Гибель Анны – это урок Толстого-учителя. По мнению писателя, семья – главное в жизни человека. Анна бросила мужа и ребенка, пожертвовала семейными узами ради любви. В этом ее сила и одновременно грех. По мнению Толстого, с ней не могло случиться иначе. Самоубийство – это импульс, которому она отдалась после ссоры с Вронским, роковая случайность. С другой стороны – мотив возмездия. Она хочет его наказать. Последние слова Вронскому: «вы раскаетесь в этом». Еще мотив раскаяния: Анна видит смерть как единственный выход ля Алексея Александровича, Сережи и для нее. В момент этих мыслей в комнате гаснет свеча (Символ! Погасла любовь). И Анна сама как догоревшая свеча, у которой больше нет основы, чтобы продолжать гореть и жить. Перед смертью ее мучали кошмары про «испачканного уродливого мужичка в фуражке, который что-то делает над железом». Внутренне, еще не осознанно, Анна была готова к смерти. Она говорила Кити: «Я заехала проститься с тобой». Долли аналогично: «Так прощай, Долли». Анна переосмысливает свои отношения с Вронским. Мысли обращенные к веселой компании «От себя не уйдете», обращены к ней самой. Ей некуда идти, но и умирать она не хочет. Она цепляется за жизнь, но без шансов: пишет записку Вронскому, но она не доходит, едет в гости к Долли, но ни Долли, ни Китти не понимают ее, не могут помочь. Анна пытается утешить себя любовью к Сереже, но сама обвиняет себя в том, что променяла любовь к сыну и смогла без нее жить. Ее добила записка от Вронского, написанная небрежным подчерком. «Нет, я не дам тебе мучать себя» - подумала она. Мысль и воспоминание о раздавленном на вокзале человеке в день первой ее встречи с Вронским натолкнули ее на решение. «Туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех и от себя». Она перекрестилась и бросилась между вагонами. Анна не хотела умирать. Она упала на руки и пыталась тотчас встать, ужаснулась содеянному. Но было уже поздно: «что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову». Это была судьба. Анна чувствовала невозможность борьбы. И снова Толстой-учитель: нельзя противостоять наказанию, оставалось только просить прощения. Он жестоко описывает смерть Анны. Важно, что даже после смерти Анна хочет жить. «вьющиеся волосы на висках», «прелестное лицо с полуоткрытым румяным ртом», в «незакрытых глазах, молящих о жизни, ужасное выражение, которое напоминает Вронскому ее слова о том, что он раскается».

Путь второй. У Левина все как у Толстого. Женитьба Китти и Левина сделала его самым счастливым человеком, семьянином, но не сгладился его разрыва в отношениях с обществом. Он воспринимает капитализм как всеобщее бедствие, сопротивляется его наступлению. Для него главное хозяйство – он с любовью удобряет землю, выращивает урожаи. Но ощущение того, что вопрос о изменении общественно-экономического устройства всей страны не может быть решен таким образом, заводит Левина в противоречия. Он сопоставляет свою личную жизнь с жизнью крестьян и делает вывод, что решение проблем в основе сближения правящих классов с народом. Правда на стороне народа. Общее благо как результат нравственного совершенствования отдельной личности наступит само собой, независимо от усилий со стороны. Духовные искания Левина – путь размышлений Толстого о собственной жизни за 10 лет после «Войны и мира». Эти искания продолжают линию Оленина («Казаки»), Андрея Болконского и Пьера Безухова, с той разницей, что Левин в отличие от своих предшественников ищет причины собственных неудач не в отсутствии полезной деятельности, а в экономической структуре общества. Устами Левина Толстой показал в чем состоял переворот русской истории. «Со мной случилось то, что жизнь нашего круга – богатых, ученых – не только опротивела мне, но потеряла всякий смысл. Действия же трудящегося народа, творящего жизнь, представились мне единым настоящим делом. Я отрекся от жизни нашего круга, признав, что это не жизнь». Своим идеалом Толстой провозгласил «жизнь простого трудового народа, который делает жизнь, и тот смысл, который он придает ей».

Константин Левин: «Не могу найти в своей душе этого чувства сожаления о своей свободе»

Свадьба — это не просто обряд после которого двое людей начинают жить вместе, организуют общий быт, заводят общих детей и т. д. Свадьба — это переломный момент в жизни каждого человека. Нужно быть уверенным в своем выборе. И не только о себе нужно думать, если любишь, но и о правильности выбора своего возлюбленного или возлюбленной.

С такими мыслями и томится, и мучается сердце Константина Левина: «Что как она не любит меня?».
Переломный момент в жизни бросает в сомнения во всем. И тогда ни мальчишник не в радость, ни слова священника слышатся не такими уж убедительными... И только испуганный взгляд возлюбленной и ее теплые слова способны вернуть к жизни.
Только бесчувственные глупцы идут под венец хладнокровно и просто. Весело надевая кольцо на пальчик супруга или супруги. А сомнения — спутник праведника. А значит, и праведного брака. Идущего к истине. Истинной и всепоглощающий любви.

Елена Калужина

Лев Николаевич Толстой

Анна Каренина

* ЧАСТЬ ПЯТАЯ *

I

Княгиня Щербацкая находила, что сделать свадьбу до поста, до которого
оставалось пять недель, было невозможно, так как половина приданого не могла
поспеть к этому времени; но она не могла не согласиться с Левиным, что после
поста было бы уже и слишком поздно, так как старая родная тетка князя
Щербацкого была очень больна и могла скоро умереть, и тогда траур задержал
бы еще свадьбу. И потому, решив разделить приданое на две части, большое и
малое приданое, княгиня согласилась сделать свадьбу до поста. Она решила,
что малую часть приданого она приготовит всю теперь, большое же вышлет
после, и очень сердилась на Левина за то, что он никак не мог серьезно
ответить ей, согласен ли он на это, или нет. Это соображение было тем более
удобно, что молодые ехали тотчас после свадьбы в деревню, где вещи большого
приданого не будут нужны.
Левин продолжал находиться все в том же состоянии сумасшествия, в
котором ему казалось, что он и его счастье составляют главную и единственную
цель всего существующего и что думать и заботиться теперь ему ни о чем не
нужно, что все делается и сделается для него другими. Он даже не имел
никаких планов и целей для будущей жизни; он предоставлял решение этого
другим, зная, что все будет прекрасно. Брат его Сергей Иванович, Степан
Аркадьич и княгиня руководили его в том, что ему следовало делать. Он только
был совершенно согласен на все, что ему предлагали. Брат занял для него
денег, княгиня посоветовала уехать из Москвы после свадьбы. Степан Аркадьич
посоветовал ехать за границу. Он на все был согласен. "Делайте, что хотите,
если вам это весело. Я счастлив, и счастье мое не может быть ни больше, ни
меньше, что бы вы ни делали", - думал он. Когда он передал Кити совет
Степана Аркадьича ехать за границу, он очень удивился, что она не
соглашалась на это, а имела насчет их будущей жизни какие-то свои
определенные требования. Она знала, что у Левина есть дело в деревне,
которое он любит. Она, как он видел, не только не понимала этого дела, но и
не хотела понимать. Это не мешало ей, однако, считать это дело очень важным.
И потому она знала, что их дом будет в деревне, и желала ехать не за
границу, где она не будет жить, а туда, где будет их дом. Это определенно
выраженное намерение удивило Левина. Но так как ему было все равно, он
тотчас же попросил Степана Аркадьича, как будто это была его обязанность,
ехать в деревню и устроить там все, что он знает, с тем вкусом, которого у
него так много.
- Однако послушай, - сказал раз Степан Аркадьич Левину, возвратившись
из деревни, где он все устроил для приезда молодых, - есть у тебя
свидетельство о том, что ты был на духу?
- Нет. А что?
- Без этого нельзя венчать.
- Ай, ай, ай! - вскрикнул Левин. - Я ведь, кажется, уже лет девять не
говел. Я и не подумал.
- Хорош!- смеясь, сказал Степан Аркадьич, - а меня же называешь
нигилистом! Однако ведь это нельзя. Тебе надо говеть.
- Когда же? Четыре дня осталось.
Степан Аркадьич устроил и это. И Левин стал говеть. Для Левина, как для
человека неверующего и вместе с тем уважающего верования других людей,
присутствие и участие во всяких церковных обрядах было очень тяжело. Теперь,
в том чувствительном ко всему, размягченном состоянии духа, в котором он
находился, эта необходимость притворяться была Левину не только тяжела, но
показалась совершенно невозможна. Теперь, в состоянии своей славы, своего
цветения, он должен будет или лгать, или кощунствовать. Он чувствовал себя
не в состоянии делать ни того, ни другого. Но сколько он ни допрашивал
Степана Аркадьича, нельзя ли получить свидетельство не говея, Степан
Аркадьич объявил, что это невозможно.
- Да и что тебе сто"ит - два дня? И он премилый, умный старичок. Он
тебе выдернет этот зуб так, что ты и не заметишь.
Стоя у первой обедни, Левин попытался освежить в себе юношеские
воспоминания того сильного религиозного чувства, которое он пережил от шест-
надцати до семнадцати лет. Но тотчас же убедился, что это для него
совершенно невозможно. Он попытался смотреть на все это, как на не имеющий
значения пустой обычай, подобный обычаю делания визитов; но почувствовал,
что и этого он никак не мог сделать. Левин находился в отношении к религии,
как и большинство его современников, в самом неопределенном положении.
Верить он не мог, а вместе с тем он не был твердо убежден в том, чтобы все
это было несправедливо. И поэтому, не будучи в состоянии верить в
значительность того, что он делал, ни смотреть на это равнодушно, как на
пустую формальность, во все время этого говенья он испытывал чувство
неловкости и стыда, делая то, чего сам не понимает, и потому, как ему
говорил внутренний голос, что-то лживое и нехорошее.
Во время службы он то слушал молитвы, стараясь приписывать им значение
такое, которое бы не расходилось с его взглядами, то, чувствуя, что он не
может понимать и должен осуждать их, старался не слушать их, а занимался
своими мыслями, наблюдениями и воспоминаниями, которые с чрезвычайною
живостью во время этого праздного стояния в церкви бродили в его голове.
Он отстоял обедню, всенощную и вечерние правила и на другой день, встав
раньше обыкновенного, не пив чаю, пришел в восемь часов утра в церковь для
слушания утренних правил и исповеди.
В церкви никого не было, кроме нищего солдата, двух старушек и
церковнослужителей.
Молодой дьякон, с двумя резко обозначавшимися половинками длинной спины
под тонким подрясником, встретил его и тотчас же, подойдя к столику у стены,
стал читать правила. По мере чтения, в особенности при частом и быстром
повторении тех же слов: "Господи помилуй", которые звучали как "помилос,
помилос", Левин чувствовал, что мысль его заперта и запечатана и что трогать
и шевелить ее теперь не следует, а то выйдет путаница, и потому он, стоя
позади дьякона, продолжал, не слушая и не вникая, думать о своем.
"Удивительно много выражения в ее руке", - думал он, вспоминая, как вчера
они сидели у углового стола. Говорить им не о чем было, как всегда почти в
это время, и она, положив на стол руку, раскрывала и закрывала ее и сама
засмеялась, глядя на ее движение. Он вспомнил, как он поцеловал эту руку и
потом рассматривал сходящиеся черты на розовой ладони. "Опять помилос", -
подумал Левин, крестясь, кланяясь и глядя на гибкое движение спины
кланяющегося дьякона. "Она взяла потом мою руку и рассматривала линии: - У
тебя славная рука, - сказала она". И он посмотрел на свою руку и на короткую
руку дьякона. "Да, теперь скоро кончится, - думал он. - Нет, кажется, опять
сначала, - подумал он, прислушиваясь к молитвам. - Нет, кончается; вот уже
он кланяется в землю. Это всегда пред концом".
Незаметно получив рукою в плисовом обшлаге трехрублевую бумажку, дьякон
сказал, что он запишет, и, бойко звуча новыми сапогами по плитам пустой
церкви, прошел в алтарь. Через минуту он выглянул оттуда и поманил Левина.
Запертая до сих пор мысль зашевелилась в голове Левина, но он поспешил
отогнать ее. "Как-нибудь устроится", - подумал он и пошел к амвону. Он вошел
на ступеньки и, повернув направо, увидал священника. Старичок священник, с
редкою полуседою бородой, с усталыми добрыми глазами, стоял у аналоя и
перелистывал требник. Слегка поклонившись Левину, он тотчас же начал читать
привычным голосом молитвы. Окончив их, он поклонился в землю и обратился
лицом к Левину.
- Здесь Христос невидимо предстоит, принимая вашу исповедь, - сказал
он, указывая на распятие. - Веруете ли вы во все то, чему учит нас святая
апостольская церковь? - продолжал священник, отворачивая глаза от лица
Левина и складывая руки под епитрахиль.
- Я сомневался, я сомневаюсь во всем, - проговорил Левин неприятным для
себя голосом и замолчал.
Священник подождал несколько секунд, не скажет ли он еще чего, и,
закрыв глаза, быстрым владимирским на "о" говором сказал:
- Сомнения свойственны слабости человеческой, но мы должны молиться,
чтобы милосердый господь укрепил нас. Какие особенные грехи имеете? -
прибавил он без малейшего промежутка, как бы стараясь не терять времени.
- Мой главный грех есть сомнение. Я во всем сомневаюсь и большею частью
нахожусь в сомнении.
- Сомнение свойственно слабости человеческой, - повторил те же слова
священник. - В чем же преимущественно вы сомневаетесь?
- Я во всем сомневаюсь. Я сомневаюсь иногда даже в существовании бога,
- невольно сказал Левин и ужаснулся неприличию того, что он говорил. Но на
священника слова Левина не произвели, как казалось, впечатления.
- Какие же могут быть сомнения в существовании бога? - с чуть заметною
улыбкой поспешно сказал он.
Левин молчал.
- Какое же вы можете иметь сомнение о творце, когда вы воззрите на
творения его? - продолжал священник быстрым, привычным говором. - Кто же
украсил светилами свод небесный? Кто облек землю в красоту ее? Как же без
творца? - сказал он, вопросительно взглянув на Левина.
Левин чувствовал, что неприлично было бы вступать в философские прения
со священником, и потому сказал в ответ только то, что прямо относилось к
вопросу.
- Я не знаю, - сказал он.
- Не знаете? То как же вы сомневаетесь в том, что бог сотворил все? - с
веселым недоумением сказал священник.
- Я не понимаю ничего, - сказал Левин, краснея и чувствуя, что слова
его глупы и что они не могут не быть глупы в таком положении.
- Молитесь богу и просите его. Даже святые отцы имели сомнения и
просили бога об утверждении своей веры. Дьявол имеет большую силу, и мы не
должны поддаваться ему. Молитесь богу, просите его, Молитесь богу, -
повторил он поспешно.
Священник помолчал несколько времени, как бы задумавшись.
- Вы, как я слышал, собираетесь вступить в брак с дочерью моего
прихожанина и сына духовного, князя Щербацкого? - прибавил он с улыбкой. -
Прекрасная девица.
- Да, - краснея за священника, отвечал Левин. "К чему ему нужно
спрашивать об этом на исповеди?" - подумал он.
И, как бы отвечая на его мысль, священник сказал ему:
- Вы собираетесь вступить в брак, и бог, может быть, наградит вас
потомством, не так ли? Что же, какое воспитание можете дать вы вашим
малюткам, если не победите в себе искушение дьявола, влекущего вас к
неверию? - сказал он с кроткою укоризной. - Если вы любите свое чадо, то вы,
как добрый отец, не одного богатства, роскоши, почести будете желать своему
детищу; вы будете желать его спасения, его духовного просвещения светом
истины. Не так ли? Что же вы ответите ему, когда невинный малютка спросит у
вас: "Папаша! кто сотворил все, что прельщает меня в этом мире, - землю,
воды, солнце, цветы, травы?" Неужели вы скажете ему: "Я не знаю"? Вы не
можете не знать, когда господь бог по великой милости своей открыл вам это.
Или дитя ваше спросит вас: "Что ждет меня в загробной жизни?" Что вы скажете
ему, когда вы ничего не знаете? Как же вы будете отвечать ему? Предоставите
его прелести мира и дьявола? Это нехорошо! - сказал он и остановился,
склонив голову набок и глядя на Левина добрыми, кроткими глазами.
Левин ничего не отвечал теперь - не потому, что он не хотел вступать в
спор со священником, но потому, что никто ему не задавал таких вопросов; а
когда малютки его будут задавать эти вопросы, еще будет время подумать, что
отвечать.
- Вы вступаете в пору жизни, - продолжал священник, - когда надо
избрать путь и держаться его. Молитесь богу, чтоб он по своей благости помог
вам и помиловал, - заключил он. - "Господь и бог наш Иисус Христос,
благодатию и щедротами своего человеколюбия, да простит ти чадо..." - И,
окончив разрешительную молитву, священник благословил и отпустил его.
Вернувшись в этот день домой, Левин испытывал радостное чувство того,
что неловкое положение кончилось, и кончилось так, что ему не пришлось
лгать. Кроме того, у него осталось неясное воспоминание о том, что то, что
говорил этот добрый и милый старичок, было совсем не так глупо, как ему
показалось сначала, и что тут что-то есть такое, что нужно уяснить.
"Разумеется, не теперь, - думал Левин, - но когда-нибудь после". Левин,
больше чем прежде, чувствовал теперь, что в душе у него что-то неясно и
нечисто и что в отношении к религии он находится в том же самом положении,
которое он так ясно видел и не любил в других и за которое он упрекал
приятеля своего Свияжского.
Проводя этот вечер с невестой у Долли, Левин был особенно весел и,
объясняя Степану Аркадьичу то возбужденное состояние, в котором он
находился, сказал, что ему весело, как собаке, которую учили скакать через
обруч и которая, поняв, наконец, и совершив то, что от нее требуется,
взвизгивает и, махая хвостом, прыгает от восторга на столы и окна.

II

В день свадьбы Левин, по обычаю (на исполнении всех обычаев строго
настаивали княгиня и Дарья Александровна), не видал своей невесты и обедал у
себя в гостинице со случайно собравшимися к нему тремя холостяками: Сергей
Иванович, Катавасов, товарищ по университету, теперь профессор естественных
наук, которого, встретив на улице, Левин затащил к себе, и Чириков, шафер,
московский мировой судья, товарищ Левина по медвежьей охоте. Обед был очень
веселый. Сергей Иванович был в самом хорошем расположении духа и забавлялся
оригинальностью Катавасова. Катавасов, чувствуя, что его оригинальность
оценена и понимаема, щеголял ею. Чириков весело и добродушно поддерживал
всякий разговор.
- Ведь вот, - говорил Катавасов, по привычке, приобретенной на кафедре,
растягивая свои слова, - какой был способный малый наш приятель Константин
Дмитрич. Я говорю про отсутствующих, потому что его уж нет. И науку любил
тогда, по выходе из университета, и интересы имел человеческие; теперь же
одна половина его способностей направлена на то, чтоб обманывать себя, и
другая - чтоб оправдывать этот обман.
- Более решительного врага женитьбы, как вы, я не видал, - сказал
Сергей Иванович.
- Нет, я не враг. Я друг разделения труда. Люди, которые делать ничего
не могут, должны делать людей, а остальные - содействовать их просвещению и
счастью. Вот как я понимаю. Мешать два эти ремесла есть тьма охотников, я не
из их числа.
- Как я буду счастлив, когда узнаю, что вы влюбитесь!- сказал Левин. -
Пожалуйста, позовите меня на свадьбу.
- Я влюблен уже.
- Да, в каракатицу. Ты знаешь, - обратился Левин к брату, - Михаил
Семеныч пишет сочинение о питании и...
- Ну, уж не путайте! Это все равно, о чем. Дело в том, что я точно
люблю каракатицу.
- Но она не помешает вам любить жену.
- Она-то не помешает, да жена помешает.
- Отчего же?
- А вот увидите. Вы вот хозяйство любите, охоту, - ну посмотрите!
- А нынче Архип был, говорил, что лосей пропасть в Прудном и два
медведя, - сказал Чириков.
- Ну, уж вы их без меня возьмете.
- Вот и правда, - сказал Сергей Иванович. - Да и вперед простись с
медвежьею охотой, - жена не пустит!
Левин улыбнулся. Представление, что жена его не пустит, было ему так
приятно, что он готов был навсегда отказаться от удовольствия видеть
медведей.
- А ведь все-таки жалко, что этих двух медведей без вас возьмут. А
помните в Хапилове последний раз? Чудная была бы охота, - сказал Чириков.
Левин не хотел его разочаровывать в том, что где-нибудь может быть
что-нибудь хорошее без нее, и потому ничего не сказал.
- Недаром установился этот обычай прощаться с холостою жизнью, - сказал
Сергей Иванович. - Как ни будь счастлив, все-таки жаль свободы.
- А признайтесь, есть это чувство, как у гоголевского жениха, что в
окошко хочется выпрыгнуть?
- Наверно есть, но не признается! - сказал Катавасов и громко
захохотал.
- Что же, окошко открыто... Поедем сейчас в Тверь! Одна медведица, на
берлогу можно идти. Право, поедем на пятичасовом! А тут как хотят, - сказал,
улыбаясь, Чириков.
- Ну вот ей-богу, - улыбаясь, сказал Левин, - что не могу найти в своей
душе этого чувства сожаления о своей свободе!
- Да у вас в душе такой хаос теперь, что ничего не найдете, - сказал
Катавасов. - Погодите, как разберетесь немножко, то найдете!
- Нет, я бы чувствовал хотя немного, что, кроме своего чувства (он не
хотел сказать при нем - любви)... и счастия, все-таки жаль потерять
свободу... Напротив, я этой-то потере свободы и рад.
- Плохо! Безнадежный субъект!- сказал Катавасов. - Ну, выпьем за его
исцеление или пожелаем ему только, чтоб хоть одна сотая его мечтаний
сбылась. И это уж будет такое счастье, какое не бывало на земле!
Вскоре после обеда гости уехали, чтоб успеть переодеться к свадьбе.
Оставшись один и вспоминая разговоры этих холостяков, Левин еще раз
спросил себя: есть ли у него в душе это чувство сожаления о своей свободе, о
котором они говорили? Он улыбнулся при этом вопросе. "Свобода? Зачем
свобода? Счастие только в том, чтобы любить и желать, думать ее желаниями,
ее мыслями, то есть никакой свободы, - вот это счастье!"
- "Но знаю ли я ее мысли, ее желания, ее чувства?" - вдруг шепнул ему
какой-то голос. Улыбка исчезла с его лица, и он задумался. И вдруг на него
нашло странное чувство. На него нашел страх и сомнение, сомнение во всем.
"Что как она не любит меня? Что как она выходит за меня только для
того, чтобы выйти замуж? Что если она сама не знает того, что делает? -
спрашивал он себя. - Она может опомниться и, только выйдя замуж, поймет, что
не любит и не могла любить меня". И странные, самые дурные мысли о ней стали
приходить ему. Он ревновал ее к Вронскому, как год тому назад, как будто
этот вечер, когда он видел ее с Вронским, был вчера. Он подозревал, что она
не все сказала ему.
Он быстро вскочил. "Нет, это так нельзя! - сказал он себе с отчаянием.
- Пойду к ней, спрошу, скажу последний раз: мы свободны, и не лучше ли
остановиться? Все лучше, чем вечное несчастие, позор, неверность!!" С
отчаянием в сердце и со злобой на всех людей, на себя, на нее он вышел из
гостиницы и поехал к ней.
Никто не ждал его. Он застал ее в задних комнатах. Она сидела на
сундуке и о чем-то распоряжалась с девушкой, разбирая кучи разноцветных
платьев, разложенных на спинках стульев и на полу.
- Ах! - вскрикнула она, увидав его и вся просияв от радости. - Как ты,
как же вы (до этого последнего дня она говорила ему то "ты", то "вы")? Вот
не ждала! А я разбираю мои девичьи платья, кому какое...
- А! это очень хорошо!- сказал он, мрачно глядя на девушку.
- Уйди, Дуняша, я позову тогда, - сказала Кити. - Что с тобой? -
спросила она, решительно говоря ему "ты", как только девушка вышла. Она
заметила его странное лицо, взволнованное и мрачное, и на нее нашел страх.
- Кити! я мучаюсь. Я не могу один мучаться, - сказал он с отчаянием в
голосе, останавливаясь пред ней и умоляюще глядя ей в глаза. Он уже видел по
ее любящему правдивому лицу, что ничего не может выйти из того, что он
намерен был сказать, но ему все-таки нужно было, чтоб она сама разуверила
его. - Я приехал сказать, что еще время не ушло. Это все можно уничтожить и
поправить.
- Что? Я ничего не понимаю. Что с тобой?
- То, что я тысячу раз говорил и не могу не думать... то, что я не стою
тебя. Ты не могла согласиться выйти за меня замуж. Ты подумай. Ты ошиблась.
Ты подумай хорошенько. Ты не можешь любить меня... Если... лучше скажи, -
говорил он, не глядя на нее. - Я буду несчастлив. Пускай все говорят, что
хотят; все лучше, чем несчастье... Все лучше теперь. пока есть время...
- Я не понимаю, - испуганно отвечала она, - то есть что ты хочешь
отказаться... что не надо?
- Да, если ты не любишь меня.
- Ты с ума сошел! - вскрикнула она, покраснев от досады.
Но лицо его было так жалко, что она удержала свою досаду и, сбросив
платья с кресла, пересела ближе к нему.
- Что ты думаешь? скажи все.
- Я думаю, что ты не можешь любить меня. За что ты можешь любишь меня?
- Боже мой! что же я могу?.. - сказала она и заплакала.
- Ах, что я сделал! - вскрикнул он и, став пред ней на колени, стал
целовать ее руки.
Когда княгиня через пять минут вошла в комнату, она нашла их уже
совершенно помирившимися. Кити не только уверила его, что она его любит, но
даже, отвечая на его вопрос, за что она любит его, объяснила ему, за что.
Она сказала ему, что она любит его за то, что она понимает его всего, за то,
что она знает, что" он должен любить, и что все, что он любит, все хорошо. И
это показалось ему вполне ясно. Когда княгиня вошла к ним, они рядом сидели
на сундуке, разбирали платья и спорили о том, что Кити хотела отдать Дуняше
то коричневое платье, в котором она была, когда Левин ей сделал предложение,
а он настаивал, чтоб это платье никому не отдавать, а дать Дуняше голубое.
- Как ты не понимаешь? Она брюнетка, и ей не будет идти... У меня это
все рассчитано.
Узнав, зачем он приезжал, княгиня полушуточно-полусерьезно рассердилась
и услала его домой одеваться и не мешать Кити причесываться, так как Шарль
сейчас приедет.
- Она и так ничего не ест все эти дни и подурнела, а ты еще ее
расстраиваешь своими глупостями, - сказала она ему. - Убирайся, убирайся,
любезный.

Левин, виноватый и пристыженный, но успокоенный, вернулся в свою
гостиницу. Его брат, Дарья Александровна и Степан Аркадьич, все в полном
туалете, уже ждали его, чтобы благословить образом. Медлить некогда было.
Дарья Александровна должна была еще заехать домой, с тем чтобы взять своего
напомаженного и завитого сына, который должен был везти образ с невестой.
Потом одну карету надо было послать за шафером, а другую, которая отвезет
Сергея Ивановича, прислать назад... Вообще соображений, весьма сложных, было
очень много. Одно было несомненно, что надо было не мешкать, потому что уже
половина седьмого.
Из благословенья образом ничего не вышло. Степан Аркадьич стал в
комически-торжественную позу рядом с женою, взял образ и, велев Левину
кланяться в землю, благословил его с доброю и насмешливою улыбкой и
поцеловал его троекратно; то же сделала и Дарья Александровна и тотчас же
заспешила ехать и опять запуталась в предначертаниях движения экипажей.
- Ну, так вот что мы сделаем: ты поезжай в нашей карете за ним, а
Сергей Иванович уже если бы был так добр заехать, а потом послать.
- Что же, я очень рад.
- А мы сейчас с ним приедем. Вещи отправлены? - сказал Степан Аркадьич.
- Отправлены, - отвечал Левин и велел Кузьме подавать одеваться.

Анализ «Анны Карениной» - параллелизм в композиции романа

«Анна Каренина» начинается фразой, которая является психологическим ключом произведения:
«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».
Пафос романа состоит не в утверждении духовного единства между членами семьи, а в исследовании разрушения семей и человеческих взаимоотношениях.

Главная проблема романа развивается на примере нескольких семейных пар:
Анна + Каренин
Долли + Облонский
Китти + Левин
Во всех случаях автор так и не находит ответа на волнующие его вопросы: как живет человек в семье и в обществе, можно ли ограничиться только рамками семьи? В чем секрет человеческого счастья?

Долли полностью посвятила себя семье и детям, но не нашла счастья, потому что ее муж - Степан Аркадьевич Облонский постоянно изменяет ей, и не видит в этом ничего предосудительного. Для него нет ничего необычного в измене, и хотя он любит Долли и своих детей, он не понимает, что счастье и нормальные семейные отношения не могут быть построены на лжи. Долли решила сохранить семью и обман продолжается. Автор подчеркивает, что не имеет значение, изменяет ли ей Стива и дальше, главное – нарушено внутреннее духовное единство между людьми, каждый живет сам по себе, и руководствуется не велениями собственного сердца и не принципами христианской морали, а светскими законами, которые сами по себе противоречат природной морали.

Во внешне гармоничной семье Левина и Китти тоже нет счастья, хотя она и построена на взаимной любви. Замкнутый мир брака не дает Левину ощутить полноту жизни ответы на вопросы о смысле бытия. Не случайно в романе появляется образ поезда, ставший символом всей эпохи, которая неуклонно двигается на человека, угрожая его существованию. Поэтому семейная трагедия Анны Карениной – это закономерное отражение духовных и социальных противоречий времени.

В романе есть и другие семейные истории: матери Вронского, княжны Бетси и т.д. Но не в одной нет «простоты и правды». Фальшивой жизни аристократов противопоставляется жизнь народа, где еще сохранились настоящие ценности. Семья крестьянина Ивана Парменова живет намного счастливее богачей. Но, как замечает Левин, духовное разрушение проникло и в народную среду. Он наблюдает обман, хитрость, лицемерие среди крестьян. Все общество захвачено внутренней духовной гнилью, нарушены важнейшие моральные принципы, что приводит к драматичной развязке.

Особенность композиции романа в том, что в центре него – две истории, которые развиваются параллельно: история семейной жизни Анны Карениной, и судьба дворянина Левина, который живет в селе и стремиться усовершенствовать хозяйство. Это главные герои романа. Их пути пересекаются под конец произведения, но это не влияет на развитие событий романа. Существует внутренняя связь между образами Анны и Левина. Эпизоды, связанные с этими образами, объединены между собой контрастом, или по закону соответствия, так или иначе, дополняют друг друга. Эта связь помогает автору продемонстрировать ненатуральность, фальшивость человеческой жизни.

Помимо анализа романа Толстого «Анна Каренина» смотрите также:

• Образ Левина в романе «Анна Каренина»
• Образ Вронского в романе «Анна Каренина»
• Символика романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина»
• Анализ образа Анны Карениной в одноименном романе Толстого
• «Анна Каренина» - история создания

Едва ли не самое знаменитое изречение Толстого - зачин романа «Анна Каренина»: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Оно широко цитируется и принимается за бесспорную мысль самого Толстого. Мне оно всегда казалось спорным, и я даже с трудом мог его запомнить: счастливые семьи похожи друг на друга или несчастливые? Несколько раз проверял по тексту, а потом опять забывал, настолько обратимы все части этого высказывания. Может быть, как провокативное начало романа, средство озадачить и удивить это и хорошо, но как мудрость вряд ли основательно. Разве обратное не более верно? Ведь главное в семейном счастье - это любовь, чувство само по себе редкое, а при условии взаимности - редкое в квадрате.

Толстой и его герои это понимают не хуже нас с вами. «Левин по этому случаю сообщил Егору свою мысль о том, что в бpаке главное дело любовь и что с любовью всегда будешь счастлив, потому что счастье бывает только в тебе самом».

Любовь - чувство более сложное и странное, чем нелюбовь, и в любви люди менее похожи друг на друга, чем в нелюбви (отчуждении, равнодушии), потому что именно любовь выявляет в каждом его самое «свое», единственное. То же и со счастьем, в основе которого любовь. Как счастливые могут быть похожи, если любящие благодаря любви столь непохожи? «…Счастье бывает только в тебе самом»

Поэтому и изобразить счастье гораздо труднее, оно снаружи непроницаемо. И вообще счастье - очень штучный продукт, оно всегда в розницу, а несчастье - оптом. Войны, кризисы, революции, землетрясения, цунами… И нет такой же внезапной причины всеобщего счастья, кроме как окончание совместных несчастий (победа в войне, выход из кризиса). А как было бы хорошо: цунами со знаком плюс, затопление счастьем всего побережья! Счастьеизвержение, счастьетрясение... Но - не бывает.

А главное, что ведь и в «Анне Карениной» есть только одна счастливая семья - Левин и Китти. И она-то в самом деле ни на кого не похожа. Между семьями, переживающими разлад (Каренины и Облонские), есть сходство: измена, ревность, охлаждение, отчаяние, ссоры, замыкание, попытка забыть и простить… Между супругами Карениными и Облонскими разыгрывается сходный сюжет: в трагической и банально-комической тональностях. А вот сюжет Левина с Китти остается неповторим, не отражается ни в чьих зеркалах. Неужели сам Толстой не понимал этого, так начиная роман (про похожесть счастливых семей) и так заканчивая его (непохожестью единственной счастливой семьи)?

Прекрасно понимал, вот хотя бы в этом пассаже про Левина:

«Он думал, что его сватовство не будет иметь ничего похожего на другие, что обычные условия сватовства испортят его особенное счастье; но кончилось тем, что он делал то же, что другие, и счастье его от этого только увеличивалось и делалось более и более особенным, не имевшим и не имеющим ничего подобного» (ч. 4, гл. 16).

Вот именно: человек делает то же, что и другие, а счастье его особенное, «не имеющее ничего подобного». Что же, Толстой противоречит себе?

Вот еще одна выдержка из романа: о том, как трудно дается счастье и как оно непохоже не только на счастье других, но и на свои собственные представления о счастье.

«Левин был женат третий месяц. Он был счастлив, но совсем не так, как ожидал. На каждом шагу он находил разочарование в прежних мечтах и новое неожиданное очарование. Левин был счастлив, но, вступив в семейную жизнь, он на каждом шагу видел, что это было совсем не то, что он воображал» (ч. 5, гл. 14).

Опять Толстой противоречит себе, изображая счастье столь непохожим дажена мысль о счастье? Не слишком ли много противоречий? Или сам зачин нужно понять как насмешку, на которую попадаются столь многие читатели? Толстой «подбрасывает» мысль, на которую легко купиться, и потом шаг за шагом, эпизод за эпизодом развенчивает, «демонтирует» ее.

Ведь очень многие попадаются и на пушкинскую, гораздо легче распознаваемую насмешку: «Блажен, кто смолоду был молод…» Посмотрите в Инете - этот стих цитируется около двух тысяч раз, и, как правило, одобрительно, как мысль самого автора, к которой читатель без оговорки присоединяется. И, лишь дойдя до строки «А в тридцать выгодно женат», внимательный читатель задумается, а что же Пушкин хотел сказать? Может быть, он... того… издевается над этим «молодым смолоду»?

Но у Пушкина переход «заздравия» в «заупокой» слишком явен, в пределах одной строфы. А у Толстого растянут на целый роман. Потому и не замечают двойного, иронического смысла зачина, что он очень медленно развертывается в повествовании о двух несчастных семьях и одной счастливой. И если уж большинство недочитали, вернее, недодумали одну строфу «Онегина», то романа Толстого тем более недодумывают. Дочитывают до левинского счастья, забывая сопоставить с начальным тезисом. А ведь достаточно даже дойти через несколько строк до ближайшего эпизода о том, как все смешалось в доме Облонских, чтобы почувствовать толстовскую насмешку. Сам же Стива прекрасно осознает: «Есть что-то тривиальное, пошлое в ухаживанье за своею гувернанткой». И потом, после сцены с Долли: «И как тривиально она кричала, - говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. - И, может быть, девушки слыхали! Ужасно тривиально, ужасно».

И это-то должно свидетельствовать, что каждая несчастливая семья несчастлива по-своему, а не тривиальнейшим, наиобщим образом? Можно ли такую «мудрость» принимать за чистую монету, как выражение авторской мысли? А ведь уже больше века прошло - пора бы заметить, что зачин к «Анне Карениной» имеет оборотный смысл, что счастье, каким оно выступает в романе, гораздо более единственно, удивительно, невероятно, ни на что не похоже, чем все эти вполне типовые и даже тривиальные несчастья с предсказуемым исходом.

То, что зачин звучит как насмешка, не означает, что Толстой сознательно насмешничает над читателем. Допускаю, что начальная сентенция романа нейтральна по интонации, не ядовита, не задириста: мысль заведомо не утверждается и не отрицается, а просто проговаривается как то, что можно говорить или думать и что дальше подвергнется испытанию. Для меня очевидно, что это пример «чужого слова» в авторской речи Толстого или, во всяком случае, такого слова, которое чужеет, отстраняется Толстым по ходу романа. Это типичная сентенция в духе великосветской моральной философии. Такое могли бы изречь Ларошфуко или Лабрюйер. На худой конец это может быть мысль самого Стивы Облонского, который одновременно и жалеет о случившемся, и пытается утешить себя. Но испытания сюжетом и жизнью эта мысль не выдерживает.

Экслибрис, Независимая газета, 24.9.2009
http://exlibris.ng.ru/subject/2009-09-24/1_plus.html?mthree=1