Под роскошными камелиями я увидел скромный голубой цветок.
Эмиль Анрио
<…>Дюма-отец сказал однажды Дюма-сыну: «Когда у тебя родится сын, люби его, как я люблю тебя, но не воспитывай его так, как я тебя воспитал». В конце концов Дюма-сын стал принимать Дюма-отца таким, каким его создала природа: талантливым писателем, отличным товарищем и безответственным отцом. Молодой Александр твердо решил добиться успеха самостоятельно. Он, конечно, будет писать, но совсем не так, как Дюма-отец. Нельзя сказать, чтобы он не восхищался своим отцом, но он любил скорее отцовской, нежели сыновней любовью.
«Мой отец, - говорил он, - это большое дитя, которым я обзавелся, когда был еще совсем маленьким». Таким вставал перед ним отец из рассказов его матери, мудрой Катрины Лабе, которая, чтобы зарабатывать на жизнь, содержала теперь небольшой читальный зал на улице Мишодьер. Она не затаила обиды на своего ветреного любовника, но и не питала на его счет никаких иллюзий.
У сыновей часто вырабатывается обратная реакция на недостатки отцов. Дюма-сын ценит ум и талант Дюма-отца, но его оскорбляют некоторые смешные черты отца. Он страдает, слушая его наивно-хвастливые рассказы. Образ жизни в отцовском доме, где вечно мечутся в поисках ста франков, внушает ему неосознанное стремление к материальной обеспеченности. Да и потом стариковское донжуанство всегда раздражает молодежь. «Я выступаю в роли привратника твоей славы, - сказал однажды Александр Дюма-сын Александру Дюма-отцу, - обязанности которого заключаются в том, чтобы впускать к тебе посетителей. Стоит мне подать руку женщине, как она просит познакомить ее с тобой».
К этому времени, чтобы не путать, их уже начали называть Александр Дюма-отец и Александр Дюма-сын, что очень возмущало старшего.
«Вместо того чтобы подписываться Алекс[андр] Дюма, как я, - что в один прекрасный день может стать причиной большого неудобства для нас обоих, так как мы подписываемся одинаково, - тебе следует подписываться Дюма-Дави. Мое имя, как ты понимаешь, слишком хорошо известно, чтобы тут могло быть два мнения, - и я не могу прибавлять к своей фамилии „отец“: для этого я еще слишком молод…»
В двадцать лет Дюма-сын был красивым молодым человеком, с гордой осанкой, полным сил и здоровья. В высоком, широкоплечем, с правильными чертами лица юноше ничто, кроме мечтательного взгляда и слегка курчавой светло-каштановой шевелюры, не выдавало правнука черной рабыни из Сан-Доминго. Он одевался как денди или как «лев», по тогдашнему выражению: суконный сюртук с большими отворотами, белый галстук, жилет из английского пике, трость с золотым набалдашником. Счета портного оставались неоплаченными, но молодой человек держался высокомерно и сыпал остротами направо и налево. Однако под маской пресыщенности угадывался серьезный и чувствительный характер, унаследованный им от Катрины Лабе; Дюма-сын скрывал эту сторону своей натуры.
В сентябре 1844 года отец и сын поселились на вилле «Медичи» в Сен-Жермен-ан-Лэ. Там оба работали и оказывали самое радушное гостеприимство друзьям. Дюма-сын приглашал их любезными посланиями в стихах:
Однажды по дороге в Сен-Жермен Дюма-сын встретил Эжена Дежазе, сына знаменитой актрисы. Молодые люди взяли напрокат лошадей и совершили прогулку по лесу, затем вернулись в Париж и отправились в театр «Варьете». Стояла ранняя осень. Париж был пуст. В «Комеди-Франсез» «молодые, еще никому не известные дебютанты играли перед актерами в отставке старые, давно забытые пьесы», - писала Дельфина де Жирарден. В залах Пале-Рояля и «Варьете» можно было встретить красивых и доступных женщин.
Эжен Дежазе питал так же мало уважения к общепринятой морали, как и Дюма-сын. Баловень матери, он был гораздо менее стеснен в средствах, чем его друг. Молодые люди в поисках приключений лорнировали прелестных девиц, занимавших авансцену и ложи «Варьете». Красавицы держались с простотой, присущей хорошему тону, носили роскошные драгоценности, и их с успехом можно было принять за светских женщин. Их было немного - знаменитые, известные всему Парижу, эти «высокопоставленные кокотки» образовывали галантную аристократию, которая резко отличалась от прослойки лореток и гризеток.
Хотя все они и были содержанками богатых людей (а на что же жить?), они мечтали о чистой любви. Романтизм наложил на них свой отпечаток. Виктор Гюго реабилитировал Марион Делорм и Жюльетту Друэ. Общественное мнение охотно оправдывало куртизанку, если причиной ее падения была преступная страсть или крайняя бедность. Куртизанки и сами были не чужды сентиментальности. Большинство из них начинало жизнь простыми работницами: чтобы стать честными женщинами, им не хватило одного - встретить на своем пути хорошего мужа. Достаточно было прогулки в Тиволи, посещения зарешеченной ложи в Амбигю, кашемировой шали и драгоценной безделушки, чтобы перейти в разряд содержанок. Но, даже став продажными женщинами, они сохраняли тоску по настоящей любви. Жорж Санд умножила число непонятных женщин, мечтающих о «вечном экстазе». Все это объясняет, почему два юных циника в «Варьете» смотрели не только на соблазнительные белоснежные плечи куртизанок, но и вглядывались в их глаза, светящиеся нежностью и грустью.
В этот вечер в одной из лож авансцены сидела женщина, в то время славившаяся красотой, вкусом и теми состояниями, которые она пожирала. Звали ее Альфонснна Плесси, но она предпочитала именовать себя Мари Дюплесси. «Она была, - пишет Дюма-сын, - высокой, очень изящной брюнеткой с бело-розовой кожей. Головка у нее была маленькая, продолговатые глаза казались нарисованными, эмалью, как глаза японок, но только смотрели они живо и гордо; у нее были красные, словно вишни, губы и самые прелестные зубки на свете. Вся она напоминала статуэтку из саксонского фарфора…» Узкая талия, лебединая шея, выражение чистоты и невинности, байроническая бледность, длинные локоны, ниспадавшие на плечи на английский манер, декольтированное платье из белого атласа, бриллиантовое колье, золотые браслеты - все это делало ее царственно прекрасной. Дюма был ослеплен, поражен в самое сердце и покорен.
Ни одна женщина в театре не могла соперничать с ней в благородстве наружности, и тем не менее предки Мари Дюплесси, кроме одной из ее бабок, Анны дю Мениль, происходившей из дворянского нормандского рода и совершившей мезальянс, были лакеями и крестьянами. Ее отец, Марен Плесси, человек мрачный и злобный, считался в деревнэ колдуном. Он женился на Мари Дезайес, дочери Анны дю Мениль, которая родила ему двух дочерей, а потом сбежала от него. Альфонсина родилась в 1824 году; она была одних лет с Дюма. Она не получила никакого образования и до пятнадцати-шестнадцати лет свободно бегала по полям. Потом отец - во всяком случае так рассказывают - продал Мари цыганам, которые увезли ее в Париж и отдали в обучение к модистке. Гризетка, зачитывавшаяся романами Поля де Кока, она танцевала со студентами во всех злачных уголках Парижа, а по воскресеньям в Монморенси охотно позволяла увлекать себя в темные аллеи. Ресторатор Пале-Рояля, который однажды свозил ее в Сен-Клу, меблировал для нее небольшую квартирку на улице Аркад, но почти сразу же вынужден был уступить Мари герцогу Аженору де Гишу, элегантному студенту политехнической школы, который в 1840 году ушел из армии для того, чтобы стать одним из предводителей «модных львов» Итальянского бульвара и «Антиноем 1840 года». Через неделю у «Итальянцев» и в знаменитой «инфернальной ложе» авансцены № 1 Оперы, своего рода филиале Жокей-клуба, только и говорили что о новой любовнице молодого герцога.
Сюжет
Повествование ведется от первого лица. 12 марта г. рассказчик прочел объявление о том, что в богатом доме состоится рапродажа мебели и предметов роскоши, которые остались от умершего владельца - куртизанки Маргариты Готье. Герой появляется на аукционе и под влиянием внезапного побуждения за очень крупную сумму выкупает книгу «Манон Леско», надписанную неким Арманом Дювалем. Через несколько дней объявляется сам Арман - красивый молодой человек, который только что вернулся из поездки. Он умоляет перепродать ему книгу, и таким образом рассказчик узнаёт историю Маргариты Готье, «дамы с камелиями».
Обложка книги, нарисованная Альбертом Люнхом.
Впервые Арман Дюваль увидел её в театре и влюбился с первого взгляда, хотя Маргарита лишь смеялась над ним. Под благовидным предлогом он зашел в гости и был поражён тем, что умирающая от чахотки женщина столько пьёт, принимает гостей до поздней ночи, ложится спать лишь под утро. Улучив момент, Арман признаётся в любви и Маргарита соглашается стать его любовницей. Она говорит: «Я уже давно ищу любовника молодого, покорного, беззаветно влюбленного, не требующего ничего, кроме моей любви». Однако со временем Маргарита проникается ответным чувством. Она бросает своих покровителей и уединяется с Арманом в деревне. Влюблённые ведут идиллическую жизнь, пока Арман не узнаёт, что привыкшая к роскоши Маргарита, оказывается, тайно распродаёт своё имущество, чтобы расплатиться с долгами. Об их финансовых тяготах узнаёт отец Армана Жорж Дюваль. В отсутствие сына он приезжает к Маргарите и просит её спасти Армана от разорения:
У моего сына нет состояния, но он хочет пожертвовать для вас наследством матери. Если он примет от вас дар, который вы хотите ему принести, честь и достоинство обязывают его обеспечить вас на случай несчастья. Но он не может принять вашей жертвы, потому что свет, которого вы не знаете, истолкует превратно его согласие и запятнает наше имя. Никто не поинтересуется спросить себя, любит ли вас Арман и любите ли вы его, является ли эта взаимная любовь счастьем для него и спасением для вас. Все отметят только то, что Арман Дюваль позволил своей содержанке… продать для него все, что у нее было.
Маргарита порывает с Арманом и возвращается в Париж. Она возобновляет старый образ жизни, что усугубляет болезнь, снова сходится с покровителями. Арман же решает, что его просто бросили и жестоко мстит: находит новую возлюбленную по имени Олимпия и постоянно появляется с ней на глазах у Маргариты. Измученная Маргарита уезжает в Англию, Арман в ответ тоже отправляется путешествовать. В дороге он узнаёт о смерти Маргариты, немедленно отправляется назад, но не успевает даже на аукцион.
Драма
Роман сразу стал очень популярен. Драматург Сироден посоветовал Дюма-сыну переделать его в пьесу. Закончив работу, он показал её отцу, тот был в восхищении. Дюма-отец собирался поставить её в своём Историческом театре, но помешали события революции 1848 года. В 1850 году Александр Дюма переработал драму. Театр «Водевиль» принял её к постановке. Но возникло препятствие: сюжет для того времени был смелый, министр полиции Леон Фоше запретил пьесу. Дюма безрезультатно обращались к цензору де Бофору - запрет оставался в силе. Госпожа Дош, которая должна была исполнять роль Маргариты, в своих хлопотах о пьесе дошла до Луи-Наполеона , с которым познакомилась в Лондоне. На одну из репетиций пришёл сводный брат Принца-президента, герцог Морни, он потребовал «свидетельство о морали» для пьесы, подписанное тремя знаменитыми писателями. Дюма-сын показал драму Жюлю Жанену , Леону Гозлану и Эмилю Ожье и те рекомендовали её к постановке. Однако даже это не помогло. Лишь после переворота 2 декабря Морни снял запрет на постановку .
Экранизации
Примечания
См. также
Ссылки
- Полный французский текст романа (фр.) на сайте проекта «Гутенберг» .
Wikimedia Foundation . 2010 .
Смотреть что такое "Дама с камелиями (роман)" в других словарях:
La Dame aux Camélias … Википедия
Дама с камелиями La Dame aux Camélias Автор: Александр Дюма (сын) Язык оригинала: французский Оригинал издан: 1848 г. Переводчик: С. Антик Серия: Культ … Википедия
Роман. История термина. Проблема романа. Возникновение жанра. Из истории жанра. Выводы. Роман как буржуазная эпопея. Судьбы теории романа. Специфичность формы романа. Зарождение романа. Завоевание романом обыденной действительности … Литературная энциклопедия
Роман Ушаков Имя при рождении: Роман Михайлович Ушаков Дата рождения: 19 августа 1977(1977 08 19) (35 лет) Место рождения: Ленинград … Википедия
Литературная энциклопедия
Психологический роман - ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ РОМАН: роман, объектом которого является субъект. В то время как другие формы эпоса берут человека извне, описывая обстановку его жизни, его действия, слова, наружность, психологический роман проникает внутрь «я»: сознанию… … Словарь литературных терминов
В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Шумилов. Роман Шумилов Имя при рождении: Роман Владимирович Шумилов Дата рождения: 4 сентября 1977(1977 09 04) (35 лет) … Википедия
1. (Dumas) Александр – отец (1802, Виллер Котре, департамент Эн – 1870, Пюи, департамент Нижняя Сена), французский романист, драматург романтик, член литературного кружка «Сенакль» журналист, основатель журнала «Ежемесячное обозрение» (1848),… … Литературная энциклопедия
- (нем. Margarete) героиня трагедии И. В.Гете «Фауст» (первая часть 1806) и трагедии «Пра Фауст» (1775). В тексте Гретхен. М. возлюбленная Фауста, первое искушение, предложенное ему Мефистофелем. Этот образ создан фантазией Гете: в народных… … Литературные герои
Аукцион. Распродажа вещей и предметов, оставшихся после смерти Маргариты Готье, известной в парижском полусвете как «дама с камелиями». На аукционе в ее доме появляются ее любовник Арман Дюваль, его отец месье Дюваль, ее служанка Нанина, ее «друг» Герцог и другие. Все полны воспоминаниями о своих отношениях с умершей. В их воспоминаниях возникает и сама Маргарита.
Парижский салон. Среди гостей Маргарита, осаждаемая поклонниками. Входит Арман, его знакомят со знаменитой дамой с камелиями. Гостям показывают балет «Манон Леско». Маргарита взволнована судьбой Манон, ее тревожит и своя судьба. Не будет ли она такой же, как у Манон? Армана приглашают продолжить вечер дома у Маргариты.
Дом Маргариты. Избранные гости, поклонники. Маргарита нервничает, кашель тревожит ее. Поклонники кажутся надоедливыми, она прогоняет их. Арман остается. Первый дуэт Маргариты и Армана. Пылкость юноши и возникающее чувство зрелой женщины, полное сомнений и тревог о будущем.
Развлечения парижского полусвета: маскарад, поездка на загородный пикник. Рядом с Маргаритой ее покровитель Герцог. Свои нежные отношения с Арманом она пока не афиширует.
Очередное веселье прерывается появлением Герцога. Он требует объяснений. Маргарита бросает к его ногам ожерелье. Второй дуэт Маргариты и Армана - дуэт безоглядной любви, разделенного взаимного чувства. Идиллию прерывает приход отца Армана. Нелегкий «разговор» влюбленной женщины и отца, беспокоящегося о судьбе своих детей. Постепенно месье Дюваль проникается сочувствием к Маргарите, но и та понимает его тревоги. Ее мысли снова тревожит Манон Леско, напоминающая о грядущей горькой участи. Маргарита решает порвать с Арманом. Она успокаивает отца Дюваля, он нежно целует ее в лоб. Не объясняя ничего возлюбленному, она нежно отсылает его. Вернувшись, Арман застает дом пустым, лишь соломенная шляпа и шаль хранят аромат любимой. Прощальная записка поясняет ситуацию разрыва, не объясняя причин. Отчаянный монолог Армана заканчивает второй акт.
На бульваре Арман случайно встречает Маргариту, но обида заставляет его прельститься молоденькой Олимпией. Все хуже чувствуя себя, Маргарита сама приходит к Арману. Третий дуэт героев. Обида юноши постепенно растворяется в нежности любящей женщины. Счастливые они засыпают. Во сне Маргарите опять является Манон, напоминая, что для них счастье невозможно. Проснувшийся Арман снова чувствует себя беспричинно покинутым.
Очередной бал. Арман демонстрирует всем свою близость с Олимпией. Появляется Маргарита с Герцогом. Арман грубо ведет себя и демонстративно отдает Маргарите конверт, из которого на пол падают деньги. Собрав последние силы, Маргарита приходит на очередной бал, на котором снова показывают балет о Манон Леско - на этот раз сцену смерти Манон. Маргарите кажется, что она умирает вместе с актрисой на сцене. В ужасе она убегает домой. Сделав последнюю запись в дневнике, Маргарита велит служанке после ее смерти передать его Арману. С мыслями о любимом она умирает.
Балет Джона Ноймайера «Дама с камелиями» по одноименному роману Александра Дюма-сына посвящен Марсии. До того как Джон в 1973 году возглавил Гамбургский балет, он танцевал и ставил свои балеты в Штутгарте бок о бок с прима-балериной этой труппы Марсией Хайде. Эта уникальная балерина (ее настоящее имя Марсия Салаверри Перейра да Сильва) родилась в 1939 году в Бразилии, училась танцу в Рио-де-Жанейро, затем в Лондоне у Татьяны Лесковой и в Париже у Любови Егоровой и Ольги Преображенской. С 1957 года танцует в труппе «Гран балле маркиза де Куэваса», а с 1961 - в Штутгартском балете. Здесь Марсия уже в 1962 году стала балериной. Руководитель труппы Джон Кранко не только ставил многие свои балеты с учетом ее дарования, но считал ее «своей Музой». Балерина в свою очередь считает, что она всем обязана Кранко, сумевшим высвободить в ней скрытые до тех пор возможности.
Хайде - прежде всего танцующая артистка с огромным творческим диапазоном. За свою карьеру она танцевала и бессюжетные балеты Баланчина и классическую «Раймонду», но главные ее удачи - роли в новых сюжетных многоактных балетах-пьесах. Марсию признавали истинно пушкинской Татьяной в «Онегине», шекспировскими Катариной в «Укрощении строптивой» и Джульеттой в «Ромео и Джульетте», подлинной испанкой в «Кармен». В этих балетах Кранко (так же как и в спектаклях других хореографов) она могла быть трагичной и смешной, трогательной и таинственной. В 1972 году Кранко на музыку второго фортепианного концерта Иоганнеса Брамса поставил балет со странным названием «R. В. М. Е.». В нем каждая часть была художественным портретом солистов труппы, в том числе третья часть - двенадцатиминутное анданте - сочинена для Марсии и про Марсию. Позже, после внезапной смерти Кранко, Хайде танцевала в Штутгарте заглавную партию в «Анастасии» (1976, балетмейстер Кеннет Макмиллан), Гертруду в «Гамлете» (1976, Джон Ноймайер), главные партии в балетах молодого Форсайта и зрелого Бежара. Последнее выступление Хайде на сцене состоялось в 1990 году в возрасте 50 лет.
Созданную для нее роль Маргариты Готье артистка исполнила в 39 лет, и сознательно не скрываемый возраст героини придавал образу дополнительные краски. К счастью, был снят кинофильм «Дама с камелиями», запечатлевший и сентиментальный (в лучшем смысле этого слова) спектакль Ноймаера и удивительную игру Марсии Хайде (здесь ее партнерами были Иван Лишка, Жижи Хайет, Линн Чарльз). С 1976 года Марсия Хайде долгие годы руководила Штутгартским балетом, сама ставила спектакли (в том числе свои «редакции» «Спящей красавицы» и «Жизели»), активно приглашала на постановки как знаменитых, так и совсем молодых хореографов. Ее верный партнер и соратник Ричард Крэган назвал Марсию «сердцем компании».
Критики считали, что в «Даме с камелиями» Ноймайер продолжил традиции сюжетных балетов Кранко. Однако, заметны и различия. Так, если Кранко для своих балетов использовал специально написанную или аранжированную музыку, то в «Даме с камелиями» звучит Шопен, так сказать, в оригинале. Пролог идет под "Largo" из сонаты си минор, все первое действие - под концерт для фортепиано с оркестром № 2 фа минор. Во втором действии используются вальсы, экосезы, прелюдии. Третье начинается с редко звучащей «Большой фантазии на польские темы», затем следуют более известные «Баллада» № 1 и «Романс» из фортепианного концерта ми минор.
Безусловно, лирическая элегичность шопеновской музыки организует и пронизывает всю атмосферу балета. С другой стороны, нередко музыка становится лишь эмоциональным фоном хореографии, а не ее союзником. Особенно это заметно в эпизодах с Манон Леско. Сама история знаменитой содержанки восемнадцатого века своим зеркальным «параллелизмом» удачно дополняет основной сюжет, хотя вряд ли на подобное бы решился Кранко. Однако, сентиментальный Шопен и начисто лишенная этой человеческой слабости Манон - не лучшие друзья.
Ноймайер как-то сформулировал: «Я хочу, чтобы публика видела на сцене людей, которые танцуют, а не танцовщиков, которые, кстати, еще и люди». Однако, в «Даме с камелиями» психологическая глубина характера присуща лишь Маргарите. Пылко и безоглядно любящий ее Арман, видимо, не догадывается даже об ее смертельной болезни, не говоря уж об ее безумном страхе перед будущим. Остальные действующие лица в психологическом плане подобны манекенам. Безусловно, это должно свидетельствовать об их душевной пустоте и бездумности. Поэтому исполнители премьеры Эгон Мадсен (Арман), Биргит Кейль (Манон) лишь оттеняли незабываемый образ Маргариты Готье, созданный Хайде. Обаяние роковой «дамы с камелиями» с «толпой» смешноватых поклонников, боязнь изменить свою жизнь и ощущение бездумно протекающего существования без душевного тепла и истинной привязанности. С какой тревогой и сомнением доверяется Маргарита настоящей любви и как, решившись поверить хоть в недолгое счастье, она становится нежной и трогательной. И как жестоко ранят ее удары судьбы, как отчаянно борется она с неукротимой болезнью. Ее последним утешением становится дневник, который откроет после ее смерти Арману, как была велика ее любовь к нему.
Такие балеты (по сути - моноспектакли) могут успешно существовать только в исполнении неординарных балерин. В 1979 году в Штутгарте Маргариту танцевала Наталья Макарова. Показанный на гастролях Гамбургского балета в Петербурге в 2003 году балет «Дама с камелиями» также не поблек с новой исполнительницей главной партии. Бывшая солистка Мариинского театра, ныне звезда труппы Джона Ноймайера Анна Поликарпова сумела создать по-своему привлекательный образ Маргариты Готье. Молодую, красивую, не вызывающую у зрителя жалости женщину губит не только болезнь, но и непонимание окружающих.
А. Деген, И. Ступников
Приехал в Штутгарт в августе 1978, чтобы сочинить новый трехактный балет для компании, в которой он танцевал с 1963 по 1969 гг. и попробовал свои силы как хореограф. «Дама с камелиями» была поставлена в рекордно короткие сроки - ее премьера состоялась 4 ноября 1978. Главные роли танцевали солисты Штутгартского балета Марсия Хайде, Эгон Мадсен, Биргит Кайль и Ричард Крэган. На премьере в Гамбурском балете, которая состоялась в 1981 году, четверку ведущих персонажей танцевали приглашенная звезда Марсия Хайде, Кевин Хейген, Линн Чарльз и Жан-Кристоф Майо. С тех пор спектакль не сходил с репертуара в Гамбурге и был показан на многих сценах мира во время гастрольных туров Гамбургского балета - в Мюнхене, Берлине, Копенгагене, Дрездене, Буэнос-Айресе, Рио-де-Жанейро, Сан-Пауло, Фукуоке, Нагойе, Осаке, Токио, Палермо, Санкт-Петербурге, Баден-Бадене, Лос-Анджелесе, Хиросиме и Вене.
Спектакль присутствует в репертуаре Американского балетного театра (АБТ), Балете Парижской Оперы, Балете Баварской Оперы, Балете Ла Скала, Балете Дрезденской Оперы и Штутгартском балете.
В 1986 году Ноймайер выступил режиссером и оператором фильма-балета «Дама с камелиями» с Марсией Хайде и Иваном Лишкой в главных партиях. Сто двадцати девяти минутный фильм вышел на экраны немецких кинотеатров в 1987 и имел колоссальный успех. Недавно лента была оцифрована и вышла на DVD. Также на DVD существует запись спектакля Парижской Оперы. В главных ролях - Аньес Летестю и Стефан Бюйон.
Джон Ноймайер об истории создания легендарного спектакля:
Мой путь к «Даме с камелиями», собственно, начался с похорон Джона Крэнко, который скоропостижно скончался в 1973 году, оставив Штутгартский балет сиротой. Я пообещал Марсии Хайде, что буду помогать ей и компании, как смогу. И когда Марсия стала директором балета в 1976, она сразу обратилась ко мне с предложением поставить для труппы полнометражный сюжетный спектакль. Я сначала подумал о шекспировском «Антонии и Клеопатре», но потом отказался от этой идеи, так как не мог подыскать подходящую для столь длинной пьесы музыку. В тот момент я ставил «Случай Гамлета» в Американском балетном театре и репетировал с Хайде роль Гертруды. Однажды за обедом Марсия вдруг так взглянула на меня, что я понял, какой балет я хочу для нее поставить - «Даму с камелиями» по роману Дюма-сына. Тем более, что этот сюжет давно меня привлекал.
Полноценная романная форма, ее поэтическая сила, многослойность повествовательной манеры - все это вдохновило меня на постановку трехактного балета. И конечно мое внимание привлекли отдельные эпизоды, которых я не обнаружил ни в одноименной пьесе Дюма, ни в опере Верди «Травиата ». Например, в конце романа любовники не проводят вместе последние секунды жизни Маргариты, наоборот, их размолвка получает самый что ни есть печальный финал. Маргарита умирает в полном одиночестве. Еще мне кажется важным, что в только в романе присутствует молодая куртизанка Олимпия. Арман соблазняет ее назло Маргарите, которая его покинула. Для меня через эпизод с Олимпией история взаимоотношений Магариты и Армана становится человечнее, объемнее, а сюжетные связки менее мелодраматичные.
Идею поставить «Даму» на музыку Ф. Шопена мне подал немецкий дирижер Герхард Марксон, ученик Игоря Маркевича. Как я уже сказал выше, с названием для нового полнометражного балета я определился, а вопрос выбора музыки все еще оставался открытым. Времени на раздумья оставалось все меньше. Я надеялся сначала, что мне подойдет в переработанном виде оперная музыка Верди. Мы заказали партитуру Джону Ланчбери, который делал аналогичную работу для Королевского балета в Лондоне энное количество раз. В итоге потом отказались от этой идеи. В какой-то момент я нашел партитуру полноценного балета на тему «Дамы с камелиями» у французского композитора Анри Соге. Мне показалось, что музыка подойдет, но снова ошибся. День начала репетиций неумолимо приближался, а у меня все еще не было музыки! Все решила случайная встреча с Герхардом Марксоном. Я набрался смелости и спросил его: «Какую бы Вы взяли музыку для балета по „Даме с камелиями“ Дюма?». После минутного раздумья он ответил: «Шопен или Берлиоз - или оба вместе». Мысль о Шопене очень меня вдохновила, поскольку я очень люблю этого композитора, хотя к тому времени еще ничего на его музыку не поставил. Я попросил господина Марксона соединить фрагменты сочинений Шопена, которые бы безоговорочно вошли в балет. И в течение нескольких недель возник тот самый музыкальный концепт, который и составил партитуру балета «Дама с камелиями».
Идею сделать действующими лицами моего балета Манон Леско и Де Грие также подсказал именно роман Дюма - ни в пьесе, ни в опере их нет. В романе они на самом деле являются отправной точкой повествования. Однажды Арман дарит Маргарите роман аббата Прево «Манон Леско». И эту книгу на аукционе, устроенном после смерти Маргариты, приобретает автор «Дамы с камелиями». В свою очередь Арман, когда возвращается в Париж, ищет возможность вернуть себе книгу. Таким образом, книга становится не просто причиной для встречи автора и Армана, но также поводом для последнего рассказать историю своей жизни до и после встречи с Маргаритой. Кроме того подарок Армана провоцирует на постоянные сравнения героев романа с персонажами другого романа. Все главные действующие лица романа высказывают свое мнение о Манон. Отец Армана в одном споре бросает фразу: «Кто любит такую, как Манон, подвергается опасности стать однажды Де Грие». Или Маргарита говорит: «Если женщина любит, она не может поступать, как Манон».
Присутствие таких персонажей как Манон и Де Грие драматургически обогащает балет, делает его более глубоким и масштабным. Танцем можно рассказывать только в настоящем времени. В балете, вообще, очень трудно внятно говорить о прошлом и будущем. Поэтому я использую Манон и Де Грие как своеобразное зеркало Маргариты и Армана - их мысли, сомнения, фантазии и представления о будущем ясно отражаются в другой паре. В моем спектакле, также как в романе, Маргарита и Арман встречаются в театре - на представлении балета «Манон Леско». Это игра в игре, театр в театре. Они оба как бы «подыгрывают» главным героям. Но в решающий поворотный момент сюжета, когда Маргарита должна расстаться с Арманом, она на самом деле верит, что трудное решение о разлуке она принимает под влиянием Манон, чей образ во второй раз возникает перед ее глазами. Потом в сцене, когда Маргарита после долгой разлуки сама приходит к Арману просить о снисхождении, и их встреча заканчивается страстной ночью любви, она видит перед собой Манон, которая почти насильно вырывает ее из счастливых объятий Армана и уводит с собой. В финале слабеющая Маргарита собирает последние силы и идет в театр, чтобы посмотреть заключительный акт балета «Манон Леско». Чувство опустошения и одиночества, охватившее обоих любовников на сцене, преследует Маргариту до дома и сопровождает в ее собственной смерти. Балет заканчивает па де труа, в котором Маргарита настолько сильно отождествляет себя с любовниками из романа Прево, что перестает понимать, где Маргарита и Арман, а где Манон и Де Грие.
Работа над спектаклем с художником Юргеном Розе была важной, продуктивной и гармоничной для меня настолько, насколько она вообще может быть в команде связанных друг с другом годами долгого сотрудничества единомышленников. «Дама с камелиями» стала любимым материалом как для меня, так и для него. При постановке этого балета у нас была общая установка отбросить все необязательное и сосредоточиться на реально значимом. Как и я, Розе был очарован романной формой с ее почти кинематографическими наплывами картин. Мы нашли решение, как избежать тяжеловесности и громоздкости некоторых сцен через легкость и «летучесть» декораций. Сценография Розе дала мне возможность элементарно переходить от внешних, общественных ситуаций на внутренние, эмоциональные состояния героев. При создании костюмов мы много работали над проблемой их аутентичного соответствия определенной эпохе. При этом мы учитывали, что облаченное в эти костюмы человеческое тело, как самый важный элемент выразительности, должно иметь полную свободу выражении. Мы перепробовали много разных материалов. Для меня эта работа с Розе оказалось очень плодотворной и невероятно интенсивной совместной работой с художником-постановщиком.
Рефлексии хореографа 20 лет спустя
Понадобились 20 лет, чтобы я мог спокойно говорить о «Даме с камелиями». После штутгартской премьеры я был в сильной эйфории, но времени на рефлексии не было - я срочно уехал в Гамбург, где проходил кастинг для «Вестсайдской истории», которую мы выпускали через месяц. Однако спустя время, всякий раз, когда я возвращаю «Даму» в афишу, я осознаю ее особое место в моей жизни.
Теперь мне кажется, что музыка Шопена специально написана для этого материала. Вот, например, самое начало первого акта: девушки прохаживаются в фойе, зрители рассаживаются, и сразу со звуками солирующего рояля понятно, что начинается что-то новое - балет «Манон». Когда я думаю или рассказываю, я не черчу прямую линию. Я вижу перед собой не только то, что реально происходит, но также и то, что могло бы произойти, и то, о чем однажды подумалось, или то, что возможно произойдет в будущем. В моей голове одновременно сосуществуют разные слои. И через фортепианный концерт все это удалось упорядочить. Так, в третей части концерта вступают валторны и обеспечивают плавный переход к новой сцене, в которой Маргарита и компания отправляются в пригород. Подобная история произошла позже с Первой симфонией Шнитке, которую я послушал и на третей минуте понял, что это написано для второй части моего балета «Трамвай ‘Желание’». И не важно, что было раньше - музыкальный сценарий или танцевальный, интуитивно я находил то, что потом выглядело как единое целое, откуда не выкинешь ни слова, ни ноты.
Второе, что хочется сказать в связи с «Дамой» - это работа с Розе. Какой потрясающий путь мы прошли вместе. Речь и идет о создании нового типа оформления балетного спектакля. Помню, как мы оба вернулись потрясенные с премьеры «Пер Гюнта» П. Штайна в берлинской «Шаубюне» в 1972, как подействовала на нас магия такого рода реализма в костюме и декорациях. Хотелось немедленно делать то же самое в балете. Это трудно сейчас объяснить, почему нужны были перемены. Хороший пример - крестьяне в «Жизели». В традиционной постановке опознать крестьян совершенно невозможно, потому что они очень условные, такие типичные крестьяне из романтического балета. Делай я свою «Жизель», мне бы было интереснее показать крестьян в контексте исторической эпохи, чтобы избавиться от романтической условности эпохи, к которой я как хореограф не имею отношения. По форме «Дама» - типичный действенный балет XIX века, но не логично в XX веке использовать в спектакле пантомиму, как это делал Петипа. Я уже ориентируюсь на язык, который нам дал Нижинский. В этом языке нет отдельно стоящей жестикуляции и пантомимы, все тесно связано с музыкой и танцем. Розе постепенно вывел формулу особого балетного реализма, и «Дама с камелиями», для которой он разработал целую схему действенных символов эпохи - это цвета: голубой, красный и золотой (в моей танцевальной схеме им соответствуют голубой, красный и золотой балы), свет, аксессуары, - стала очень важным этапом между архаичным в этом смысле «Дафнисом и Хлоей» и авангардной совершенно «Историей золушки».
О связи Шопена и героини Дюма... Они оба вели двойную жизнь - с одной стороны, были центрами притяжения парижских салонов, веселились и кутили, и с другой, их изнуряла смертельная болезнь, с которой они боролись в одиночку. Тема преодоления болезни выводит сюжет «Дамы» на современный уровень.
И последнее, что стоит отметить в связи с моим выбором именно романа Дюма как основного источника. Я уже говорил, что мой интерес к «Даме» вызван не столько трогательностю истории, сколько необыкновенной революционностью повествовательной формы, которая позволили мне делать балет как фильм. Самые сильные сцены находятся именно в романе. Это непостижимо, как мимо них прошел Верди. Все та же сцена бессмысленного соблазнения Арманом молодой куртизанки Олимпии, которая показывает, как сильно мужчина может быть ранен, если его любовь обращается в противоположность. А он хочет ранить себя еще больше тем, что любит другую женщину. И дальше невероятной глубины сцена, когда Маргарита приходит к нему и говорит [имея в виду связь с Олимпией]: «Пожалуйста, не делай это». Мгновенно вспыхивает новая страсть, любовники проводят вместе потрясающую ночь, и Маргарита тихо уходит...
Перевод с немецкого Екатерины Беляевой
Фото Х. Бадекова
Из-за болезни сильные запахи были для неё непереносимы; аромат роз или гиацинтов вызывал головокружение, поэтому она любила камелии , которые почти не пахнут .
| Дама с камелиями | |
|---|---|
| La Dame aux Camélias | |
| Обложка книги, нарисованная Альбертом Линчем . 1885 |
|
| Жанр | Роман |
| Автор | Александр Дюма (сын) |
| Язык оригинала | французский |
| Дата первой публикации | |
Сюжет
Повествование ведётся от первого лица. 12 марта 1847 года рассказчик прочёл объявление о том, что в богатом доме состоится распродажа мебели и предметов роскоши, которые остались от умершего владельца - куртизанки Маргариты Готье. Герой появляется на аукционе и под влиянием внезапного побуждения за очень крупную сумму выкупает книгу «Манон Леско », надписанную неким Арманом Дювалем. Через несколько дней объявляется сам Арман - красивый молодой человек, который только что вернулся из поездки. Он умоляет перепродать ему книгу, и таким образом рассказчик узнаёт историю Маргариты Готье, «дамы с камелиями».
Впервые Арман Дюваль увидел её в театре и влюбился с первого взгляда, хотя Маргарита лишь смеялась над ним. Под благовидным предлогом он зашёл в гости и был поражён тем, что умирающая от чахотки женщина столько пьёт, принимает гостей до поздней ночи, ложится спать лишь под утро. Улучив момент, Арман признаётся в любви, и Маргарита соглашается стать его любовницей. Она говорит: «Я уже давно ищу любовника молодого, покорного, беззаветно влюблённого, не требующего ничего, кроме моей любви». Однако со временем Маргарита проникается ответным чувством. Она бросает своих покровителей и уединяется с Арманом в деревне. Влюблённые ведут идиллическую жизнь, пока Арман не узнаёт, что привыкшая к роскоши Маргарита, оказывается, тайно распродаёт своё имущество, чтобы расплатиться с долгами. Об их финансовых тяготах узнаёт отец Армана Жорж Дюваль. В отсутствие сына он приезжает к Маргарите и просит её спасти Армана от разорения:
У моего сына нет состояния, но он хочет пожертвовать для вас наследством матери. Если он примет от вас дар, который вы хотите ему принести, честь и достоинство обязывают его обеспечить вас на случай несчастья. Но он не может принять вашей жертвы, потому что свет, которого вы не знаете, истолкует превратно его согласие и запятнает наше имя. Никто не поинтересуется спросить себя, любит ли вас Арман и любите ли вы его, является ли эта взаимная любовь счастьем для него и спасением для вас. Все отметят только то, что Арман Дюваль позволил своей содержанке… продать для него всё, что у неё было.
Маргарита порывает с Арманом и возвращается в Париж . Она возобновляет старый образ жизни, что усугубляет болезнь, снова сходится с покровителями. Арман же решает, что его просто бросили и жестоко мстит: находит новую возлюбленную по имени Олимпия и постоянно появляется с ней на глазах у Маргариты. Измученная Маргарита уезжает в Англию, Арман в ответ тоже отправляется путешествовать. В дороге он узнаёт о смерти Маргариты, немедленно отправляется назад, но не успевает даже на аукцион.
Драма
Роман сразу стал очень популярен. Драматург Сироден посоветовал Дюма-сыну переделать его в пьесу. Закончив работу, он показал её отцу, тот был в восхищении. Дюма-отец собирался поставить её в своём Историческом театре, но помешали события революции 1848 года . В 1850 году Александр Дюма переработал драму. Театр «Водевиль» принял её к постановке. Но возникло препятствие: сюжет для того времени был смелый, министр полиции Леон Фоше запретил пьесу. Дюма безрезультатно обращались к цензору де Бофору - запрет оставался в силе. Госпожа Дош , которая должна была исполнять роль Маргариты, в своих хлопотах о пьесе дошла до Луи-Наполеона , с которым познакомилась в Лондоне. На одну из репетиций пришёл единоутробный брат принца-президента герцог Морни , потребовавший «свидетельство о морали» для пьесы, подписанное тремя знаменитыми писателями. Дюма-сын показал драму Жюлю Жанену , Леону Гозлану и Эмилю Ожье , и те рекомендовали её к постановке. Однако даже это не помогло. Лишь после переворота 2 декабря Морни, сменивший на короткое время Фоше, снял запрет на постановку .
Экранизации и постановки
- Дама с камелиями (фильм, 1912) - французский немой фильм , в главной роли Сара Бернар .
- Дама с камелиями (фильм, 1915) - английский немой фильм, в написании сценария которого принимала участие Фрэнсис Мэрион .
- Дама с камелиями (фильм, 1917) - американский немой фильм, роль Маргариты Готье исполнила Теда Бара . В настоящее время считается утерянным .
- Дама с камелиями (фильм, 1921) - американский немой фильм, в главных ролях - Рудольф Валентино и Алла Назимова .
- Дама с камелиями (фильм, 1926) - американский немой фильм, в главных ролях - Норма Толмедж и Гилберт Роланд . Долгое время считался утерянным .
- Camille: The Fate of a Coquette - американский немой фильм Ралфа Бартона (англ. Ralph Barton ), в главных ролях - Поль Робсон , Синклер Льюис , Анита Лус .
- Дама с камелиями (фильм, 1936) - американский фильм с Робертом Тейлором и Гретой Гарбо , получившей за эту роль номинацию на премию «Оскар». Включён в список 100 самых страстных американских фильмов и в список 100 лучших фильмов по версии журнала Time в 2005 году .
- Дама с камелиями (фильм, 1962) - испанский художественный кинофильм, экранизация режиссёра Альфонсо Балькасара, в главной роли Сара Монтьель .
- Дама с камелиями (фильм, 1976) - телефильм , в ролях - Кейт Неллиган , Питер Фёрт , Альфред Бёрк , режиссёр - Роберт Найтс
- Дама с камелиями (фильм, 1978) - немецкий фильм режиссёра Тома Тёлле , в ролях - Эрика Плуар , Татьяна Иванова .
- Подлинная история дамы с камелиями (фильм, 1981) - художественный биографический кинофильм о жизни Мари Дюплесси , режиссёр - Мауро Болоньини, в главной роли - Изабель Юппер .
- Дама с камелиями (фильм, 1984) - телефильм, в ролях - Грета Скакки , Колин Фёрт , Джон Гилгуд .
- Дама с камелиями (спектакль 1990) - постановка Центрального академического театра Российской армии , режиссер Александр Бурдонский
- Дама с камелиями (фильм, 1994) -
В тысяча восемьсот сорок пятом году, в эпоху благоденствия и мира, когда молодая Франция была осыпана всеми дарами ума, таланта, красоты и богатства, в Париже проживала молодая, замечательно красивая и привлекательная особа; где бы она ни появлялась, все, кто видел ее в первый раз и не знал ни имени, ни профессии, обращали на нее почтительное внимание. И действительно: у нее было самое безыскусственное, наивное выражение лица, обманчивые манеры, смелая и вместе с тем скромная походка женщины из самого высшего общества, лицо у нее было серьезное, улыбка значительная, и при виде ее можно было повторить слова Эллевью об одной придворной даме: не то это кокотка, не то герцогиня.
Увы, она не была герцогиней и родилась на самом низу общественной лестницы; нужно было иметь ее красоту и привлекательность, чтобы в восемнадцать лет так легко перешагнуть через первые ступени. Помню, я встретил ее в первый раз в отвратительном фойе одного бульварного театра, плохо освещенного и переполненного шумной публикой, которая обыкновенно относится к мелодраме как к серьезной пьесе. В толпе было больше блузок, чем платьев, больше чепцов, чем шляп с перьями, и больше потрепанных пальто, чем свежих костюмов; болтали обо всем: о драматическом искусстве и о жареном картофеле; о репертуаре театра Жимназ и о сухарях в театре Жимназ; но когда в этой странной обстановке появилась та женщина, казалось, что взглядом своих прекрасных глаз она осветила все эти смешные и ужасные вещи. Она так легко прикасалась ногами к неровному паркету, как будто в дождливый день переходила бульвар; она инстинктивно приподнимала платье, чтобы не коснуться засохшей грязи, вовсе не думая показывать нам свою стройную, красиво обутую ножку в шелковом ажурном чулке. Весь ее туалет гармонировал с ее гибкой и юной фигуркой; прелестный овал слегка бледного лица придавал ему обаяние, которое она распространяла вокруг себя, словно какой-то необыкновенно тонкий аромат.
Она вошла, прошла с высоко поднятой головой через удивленную толпу, и – представьте себе наше удивление, Листа и мое, – фамильярно села на нашу скамейку, хотя ни Лист, ни я не были с ней знакомы; она была умная женщина, со вкусом и здравым смыслом, и первая заговорила с великим артистом; она сказала ему, что слышала его недавно и что он очаровал ее. Он, подобный звучным инструментам, которые отвечают на первое дуновение майского ветерка, слушал со сдержанным вниманием ее слова, полные содержания, звучные, красноречивые и мечтательные по форме. Со свойственным ему поразительным тактом и привычкой вращаться как среди официального мира, так и среди артистического, он задавал себе вопрос, кто эта женщина, такая фамильярная и вместе с тем такая благородная, которая первая с ним заговорила, но после первых же слов обращалась с ним несколько высокомерно, как будто он был ей представлен в Лондоне, при дворе королевы или герцогини Сутерландской?
Однако в зале уже прозвучали три торжественных удара режиссера, и в фойе не осталось никого из публики и критиков.
Только незнакомая дама оставалась со своей спутницей и с нами – она подсела даже поближе к огню и поставила свои замерзшие ножки так близко к поленьям, что мы свободно могли рассмотреть ее всю, начиная с вышивки ее юбки и кончая локонами прически; ее рука в перчатке была похожа на картинку, ее носовой платок был искусно обшит королевскими кружевами; в ушах у нее были две жемчужины, которым могла бы позавидовать любая королева. Она так носила все эти вещи, как будто родилась в шелку и бархате, под золоченой кровлей, где-нибудь в великолепном предместье, с короной на голове, с толпой льстецов у ног. Ее манеры гармонировали с разговором, мысль – с улыбкой, туалет – с внешностью, и трудно было бы отыскать на самых верхах общества личность, так гармонировавшую со своими украшениями, костюмами и речами.
Лист был очень удивлен таким чудесным явлением в подобном месте, таким приятным антрактом в этой ужасной мелодраме и разошелся. Он был не только величайший артист, но и очень красноречивый собеседник. Он умел разговаривать с женщинами и, как они, переходил от одной идеи к другой, прямо противоположной. Он обожал парадоксы и то касался серьезных материй, то смешных; я не сумею вам описать, с каким искусством, с каким тактом, с каким безграничным вкусом он вел с этой незнакомкой обычный, немного вульгарный и в то же время чрезвычайно изящный разговор.
Они разговаривали так в продолжение всего третьего акта мелодрамы, а ко мне обращались только раза два из вежливости; я находился как раз в это время в том скверном настроении, когда человеческая душа не поддается никакому восторгу, и был уверен, что незнакомая дама считает меня очень скучным и глупым, в чем она была совершенно права.
Зима прошла, прошло лето, а осенью на блестящем бенефисном спектакле в опере мы вдруг увидели, как шумно открылась большая ложа в бельэтаже и там появилась с букетом в руках та самая красавица, которую я видел в бульварном театре. Это была она! Но на этот раз – в роскошном туалете модной женщины, сверкая блеском победы. Она была восхитительно причесана, ее прекрасные волосы были переплетены бриллиантами и цветами и так грациозно зачесаны, что казались словно живыми; у нее были голые руки и грудь, и на них сверкали ожерелья, браслеты, изумруды. В руках у нее был букет, не сумею сказать какого цвета; нужно иметь глаза молодого человека и воображение ребенка, чтобы различить окраску букета, над которым склоняется красивое лицо. В нашем возрасте замечают только щечки и глаза и мало интересуются всем остальным, а если стремятся сделать какие-нибудь выводы, то их черпают в самом человеке, и это доставляет немало труда.
В этот вечер Дюпрэ начал борьбу со своим непокорным голосом, окончательный бунт которого он уже предчувствовал; но он один это предчувствовал, большая публика этого и не подозревала. Только немногие любители угадывали усталость, скрытую под искусными приемами, и истощение артиста от колоссальных усилий лгать перед самим собой. По-видимому, прекрасная дама, о которой я говорю, была такой ценительницей: послушав несколько минут очень внимательно и не поддавшись обычному очарованию, она энергично отодвинулась в глубину ложи, перестала слушать и начала с лорнетом в руках изучать публику.
Вероятно, она многих знала среди избранной публики этого спектакля. По движению ее лорнета легко было заключить, что молодая женщина могла рассказать многое о молодых людях с самыми громкими именами; она смотрела то на одного, то на другого, без разбора, не выделяя никого своим вниманием, равнодушная ко всем, – и каждый отвечал ей на оказанное внимание улыбкой, или быстрым поклоном, или мимолетным взглядом. Из глубины темных лож и мест оркестра к прекрасной женщине летели другие взоры, пламенные, как вулкан, но их она не замечала. Но когда ее лорнет случайно попадал на дам из настоящего общества, она внезапно принимала такой покорный и жалкий вид, что было больно на нее смотреть. И, наоборот, она с горечью отворачивалась, если по несчастной случайности ее взор падал на красавиц, пользующихся сомнительной известностью и занимающих самые лучшие места в театре в большие дни. Ее спутник (на этот раз у нее был кавалер) был очень красивый молодой человек, наполовину парижанин, сохранивший еще некоторые остатки отцовского состояния, которые он съедал день за днем в этом погибельном городе. Этот начинавший жить молодой человек гордился своей спутницей, достигшей апогея красоты, с удовольствием афишировал свое право собственности на нее и надоедал ей всевозможными знаками внимания, которые так приятны молодой женщине, когда они исходят от милого сердцу любовника, и так неприятны, когда не встречают взаимности… Она его слушала, не слыша, и смотрела на него, не видя… Что он говорил? Она не знала; но она старалась отвечать, и эти бессмысленные слова утомляли ее.
Таким образом, сами того не подозревая, они были не одни в ложе, стоимость которой равнялась полугодичному пропитанию целой семьи. Между ней и ним возник обычный спутник больных душ, уязвленных сердец, изможденных умов: скука, этот Мефистофель заблудших Маргарит, павших Кларисс, всех этих богинь, детей случая, которые бросаются в жизнь без руля и без ветрил.
Она, эта грешница, окруженная обожанием и поклонением молодости, скучала, и эта скука служила ей оправданием, как искупление за скоро преходящее благоденствие. Скука была несчастьем ее жизни. При виде разбитых привязанностей, сознавая необходимость заключать мимолетные связи и переходить от одной любви к другой, – увы! – сама не зная почему, заглушая зарождающееся чувство и расцветающую нежность, она стала равнодушной ко всему, забывала вчерашнюю любовь и думала о сегодняшней любви столько же, сколько и о завтрашней страсти.
Несчастная, она нуждалась в уединении… и всегда была окружена людьми. Она нуждалась в тишине… и воспринимала своим усталым ухом беспрерывно и бесконечно все одни и те же слова. Она хотела спокойствия… ее увлекали на празднества и в толпу. Ей хотелось быть любимой… ей говорили, что она хороша! Так она отдавалась без сопротивления этому беспощадному водовороту! Какая молодость!.. Как понятны становятся слова мадемуазель де Ланкло, которые она произнесла с глубоким вздохом сожаления, достигнув сказочного благополучия, будучи подругой принца Кондэ и мадам Ментенон: «Если бы кто-нибудь предложил мне такую жизнь, я бы умерла от страха и горя».
Опера кончилась, прелестная женщина встала, хотя вечер был еще в полном разгаре. Ждали Буффэ, мадемуазель Дежазе и актеров из Пале-Рояля, не говоря уже о балете, в котором должна была выступать Карлотта, прелестное и грациозное создание, переживающее первые дни восторга и поэзии… Она не хотела дожидаться водевиля; ей хотелось сейчас же уехать домой, хотя остальную публику ожидали еще несколько часов удовольствия под звуки музыки и при свете ярких люстр.
Я видел, как она вышла из ложи и сама накинула на себя пальто на горностаевом меху. Молодой человек, который ее сопровождал в театр, казалось, был недоволен, и так как теперь ему не перед кем было хвастаться этой женщиной, то он и не беспокоился больше о ней. Помню, что я помог ей укутать ее белые плечи, и она посмотрела на меня, не узнавая, с горькой улыбкой, которую перевела потом на молодого человека, расплачивавшегося в это время с портьершей, требуя у нее пять франков сдачи.
– Сдачу оставьте себе, – сказала она портьерше, приветливо кивнув ей головой. Я видел, как она спустилась по большой лестнице с правой стороны, ее белое платье резко выделялось под красным пальто, а шарф, покрывавший голову, был завязан под подбородком, ревнивое кружево падало ей на глаза, но кого это трогало! Эта женщина уже сыграла свою роль, ее рабочий день был окончен, и ей не к чему было думать больше о своей красоте. Наверное, в эту ночь молодой человек не переступил порог ее комнаты…
Должен отметить одну очень похвальную вещь: эта молодая женщина пригоршнями разбрасывала золото и серебро, увлекаемая как своими капризами, так и своей добротой и мало ценя эти печальные деньги, которые ей доставались так тяжело; но вместе с тем она не была виновницей ни разорений, ни карточной игры, ни долгов, не была героиней скандальных историй и дуэлей, которые, наверное, встретились бы на пути других женщин в ее положении. Наоборот, вокруг нее говорили только о ее красоте, о ее победах, о ее хорошем вкусе, о модах, которые она выдумывала и устанавливала. Говоря о ней, никогда не рассказывали об исчезнувших состояниях, тюремных заключениях за долги и изменах, неизбежных спутниках потемок любви. По-видимому, вокруг этой женщины, так рано умершей, создалось какое-то тяготение к сдержанности, к приличию. Она жила особой жизнью даже в том обособленном обществе, к которому она принадлежала, в более чистой и спокойной атмосфере, хотя, конечно, атмосфера, в которой она жила, все губила.
В третий раз я ее встретил на освящении Северной железной дороги, на празднествах, которые Брюссель устраивал Франции, ставшей его соседкой и сотрапезницей. Бельгия собрала на вокзале, этом центральном пункте всех северных железных дорог, все свои богатства: растения из своих оранжерей, цветы из своих садов, бриллианты своих корон. Невероятная смесь всевозможных мундиров и лент, бриллиантов и газовых платьев заполняла место небывалого празднества. Французское пэрство и немецкое дворянство, испанская Бельгия, Фландрия и Голландия, разукрашенные старинными драгоценностями, современными Людовику XIV, представители больших, солидных промышленных фирм, масса изящных парижанок, похожих на бабочек в пчелином улье, слетелись на этот праздник промышленности и путей сообщения, покоренного железа и огня. Здесь беспорядочно были представлены все силы и красоты творения, от дуба до цветка, от каменного угля до аметиста. Среди толпы различных народностей, королей, принцев, артистов, кузнецов и европейских кокоток мы увидели, или, вернее, я увидел эту прелестную женщину, еще более побледневшую, чем раньше, уже сраженную невидимым злом, которое влекло ее к могиле.
Она попала на этот бал, несмотря на свое имя, благодаря своей ослепительной красоте. Она привлекала всеобщее внимание, ей выражали восторг. Льстивый шепот провожал ее на всем пути, и даже те, кто ее знал, склонялись перед ней; как всегда, спокойная и презрительно замкнутая, она принимала эти восторги как нечто должное. Она спокойно ступала по коврам, по которым ступала сама королева. Не один принц останавливался перед ней, и его взгляды легко могла понять любая женщина: я преклоняюсь перед вашей красотой и удаляюсь с сожалением. В этот вечер ее вел под руку новый незнакомец, белокурый, как немец, бесстрастный, как англичанин, изысканно одетый, очень корректный, очень замкнутый; по-видимому, он считал свой поступок проявлением большой смелости, в которой мужчины упрекают себя потом до самой смерти.
Вероятно, поведение этого человека было неприятно впечатлительной особе, которую он вел под руку; она угадывала его своим шестым чувством и удваивала свою надменность; ее чудесный инстинкт подсказывал ей, что чем больше этот человек удивляется своему поступку, тем сильнее должна возрастать ее дерзость и презрение к угрызениям совести этого жалкого парня. Немногие понимали страдания, которые переживала в этот момент она, женщина без имени, которую вел под руку человек без имени; казалось, он подавал сигнал общему неодобрению и всем своим угрожающим поведением ясно выказывал свою беспокойную душу, нерешительное сердце и смущенный ум. Но этот англонемец был жестоко наказан за свою скрытую тревогу; на повороте аллеи, залитой светом, наша парижанка встретила своего друга, непритязательного друга, который получал время от времени кончики ее пальцев для поцелуя и улыбку на ее губах.
– Вы здесь! – воскликнула она. – Дайте мне руку и пойдем танцевать!
И, бросив руку своего официального кавалера, она начала танцевать вальс в два па, полный соблазна, когда его танцуют под музыку Штрауса, так, как его танцуют на берегах немецкого Рейна, его настоящей родины. Она танцевала очаровательно, не особенно быстро, не особенно наклонялась, послушная внутреннему ритму и внешнему темпу, едва касаясь легкой ножкой гладкого пола, мерно подскакивая, не сводя глаз со своего кавалера.
Около них образовался круг, и то одного, то другого касались прелестные волосы, развевавшиеся в такт быстрому вальсу, и легкое платье, пропитанное нежными духами: мало-помалу круг становился все теснее и теснее, другие танцоры останавливались, чтобы посмотреть на них, и само собой случилось, что высокий молодой человек, который привел ее на бал, потерял ее в толпе и тщетно искал ту, которой он с таким отвращением предложил свою руку… Нельзя было найти ни этой женщины, ни ее кавалера.
На другой день после этого праздника она приехала из Брюсселя в Спа прекрасным утром, когда горы, поросшие зеленью, пропускают солнце. В этот час сюда стекаются все счастливые больные, которые стремятся отдохнуть от развлечений прошлой зимы, чтобы лучше подготовиться к развлечениям будущей. В Спа знают только одну лихорадку – бальную, только одну тоску – разлуки, только одно лекарство – болтовню, танцы и музыку и волнения игры вечером, когда укрепления сверкают всеми огнями, когда горное эхо повторяет на тысячи ладов чарующие звуки оркестра. В Спа парижанку приняли с редким вниманием для этой немного дикой деревни, которая охотно уступает Бадену – своему сопернику – красавиц без имени, без мужа и без положения. Все были чрезвычайно удивлены в Спа, когда узнали, что эта молодая женщина серьезно больна, и опечаленные врачи признались, что они редко встречали больше покорности, соединенной с большим мужеством.
Ее очень внимательно, старательно выслушали и после серьезного совещания предписали покой, отдых, сон, тишину, одним словом – все, о чем она мечтала для себя. Услышав эти советы, она улыбнулась, недоверчиво покачав головой, – она знала, что все было возможно, кроме этих счастливых часов, удела только некоторых избранных женщин. Она обещала, однако, слушаться в течение нескольких дней и подчиниться этому спокойному режиму. Но тщетные усилия! Через некоторое время ее видели пьяной и безумно веселой деланым весельем, верхом на лошади, на самых опасных дорожках, удивляющей своим весельем ту самую аллею «Семи часов», которая так недавно ее видела мечтательно читающей в тени деревьев.
Скоро она стала львицей этих прекрасных мест. Она царила на всех празднествах; оживляла балы; она предписывала программу оркестру, а ночью, когда сон принес бы ей так много пользы, она пугала самых бесстрашных игроков грудами золота, которые вырастали перед ней и которые она сразу теряла, равнодушная к выигрышу, как и к проигрышу. Она считала игру придатком своей профессии, средством убивать часы, которые убивали ее жизнь. Несмотря ни на что, у нее оставался еще большой козырь в жестокой жизненной игре, у нее были друзья, хотя обычно эти мрачные связи оставляют после обожания только прах и пыль, суету и ничтожество! И как часто любовник проходит мимо своей возлюбленной, не узнавая ее, и как часто любовница тщетно призывает на помощь!.. Как часто рука, привыкшая к цветам, тщетно просит милостыни и черствого хлеба!..
С нашей героиней этого не было, она пала, не жалуясь, и, упав, нашла помощь, поддержку и покровительство среди страстных обожателей ее лучших дней. Эти люди, которые были соперниками и, может быть, врагами, соединились у изголовья больной, чтобы искупить безумные ночи добродетельными ночами, когда приблизится смерть, разорвется завеса и жертва, лежащая на одре, и ее соучастники поймут наконец правдивость слов: Vae ridentibus! Горе смеющимся! Горе! Иначе говоря, горе пустым радостям, горе несерьезным привязанностям, горе непостоянным страстям, горе юности, заблудившейся на дурных дорогах, ибо придет время, когда придется вернуться обратно и пасть в бездну, неизбежную в двадцать лет.
Она умерла, нежно убаюканная и утешенная бесконечно трогательными словами, бесконечными братскими заботами, у нее не было больше любовников… Никогда у нее не было столько друзей, и вместе с тем она без сожаления расставалась с жизнью. Она знала, что ее ждет, если к ней вернется здоровье, и что придется снова поднести к своим бескровным губам чашу наслаждения, гущи которой она слишком рано вкусила; она умерла молча, еще более сдержанная в смерти, чем была в жизни; после всей роскоши и скандалов хороший вкус подсказал ей желание быть погребенной на рассвете, в уединенном, неизвестном месте, без шума, без хлопот, как честная мать семейства, которая соединяется на этом кладбище со своим мужем, своим отцом, своей матерью и своими детьми, со всем, что она любила.
Однако, помимо ее воли, ее смерть была как бы событием! О ней говорили в течение трех дней – а это много в этом городе пылких страстей и беспрерывных праздников. Через три дня открыли запертую дверь ее дома. Окна, выходившие на бульвар, как раз напротив церкви Св. Магдалины, ее покровительницы, снова впустили воздух и свет в эти стены, где она умерла. Казалось, что молодая женщина снова появится в этом жилище. Не осталось никаких следов смерти ни в складках шелковых занавесей, ни в длинных драпировках необыкновенного оттенка, ни на вышитых коврах, где цветок, казалось, рождался под легкой ногой ребенка.
Все в этих роскошных покоях стояло еще на своих местах. У изголовья скамеечка сохранила отпечаток колен человека, закрывшего ей глаза. Старинные часы, показывавшие время мадам Помпадур и мадам дю Барри, показывали время и теперь; в серебряных канделябрах были вставлены свечи, оправленные для последней беседы; в жардиньерках боролись со смертью розы и выносливый вереск. Они умирали без воды… Их госпожа умерла без счастья и надежды.
Увы! На стенах висели картины Диаца, которого она признала одна из первых как истинного художника весны.
Все еще говорило о ней! Птицы распевали в золоченой клетке; в шкафах Буль, за стеклами виднелись поразительные коллекции: редкие шедевры Севрской фабрики, самые лучшие саксонские рисунки эмали Петито, работы Буше, безделушки. Она любила грациозное, кокетливое, изящное искусство, где порок не лишен ума, где невинность показывает свою наготу; она любила флорентийскую бронзу, эмаль, терракоту, все изощрения вкуса и роскоши упадочного времени. В них она видела эмблему своей красоты и своей жизни. Увы! Она тоже была бесполезным украшением, фантазией, легкомысленной игрушкой, которая ломается при первом ударе, блестящим продуктом умирающего общества, перелетной птицей, быстротечной звездой.
