(Holiness). По преимуществу религиозный термин. Религия и святость всегда взаимосвязаны. Любая религия зиждется на нуминозном, на ужасающей тайне ("mysterium tremendum ", Р. Отто), на чем-то сверхъестественно непостижимом и грозном. Все это объединяется в понятии " святость". Святость во множестве своих форм и проявлений составляет самую сердцевину веры и религиозного опыта.
В ВЗ. В ВЗ о святости говорится в первую очередь применительно к Богу, напр.: "...святГосподь..." (Пс98:9). Святость имеет отношение к божественной сущности; она не столько атрибут Бога, сколько сама основа Его бытия. "...Свят, свят, свят Господь Саваоф!.." (Ис 6:3) Бог трижды свят, нет выше этой святости, т.о., святость присутствует во всем, что говорится о Боге.
Впервые появляясь в ВЗ (Исх 3:5), слово "святой" означает "божественный", "священный". "Не подходи сюда, воззвал Господь к Моисею из горящего куста, сними обувь твою с ног твоих; ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая". Бог неприступен и недосягаем в своей святости. Только поеле этой встречи Моисею открывает ся имя Бога (Яхве) Того, Кто пошлет Израилю благодатное избавление от египетского рабства. Господь, прежде всего, святой Бог. На горе Синай, после этого избавления и перед заключением завета, Бог снова являет свою святость: "...Господь сошел на нее в огне... и вся гора сильно колебалась" (Исх 19:18). Израильтянам не дозволено подходить к горе, "чтобы [Он] не поразил их" (Исх 19:24). В этом ярком эпизоде библейской истории весь Израиль, как прежде Моисей, предстоит перед Божьей святостью.
Святой Бог это Бог великий и грозный. Он "величествен святостию" (Исх 15:11), и само Его существо внушает благоговение и страх. Иаков, увидев Бога во сне, просыпается с восклицанием: " как страшно сие место! это не иное что, как дом Божий, это врата небесные" (Быт 28:17). Перед лицом величия и святости Бога мы испытываем в первую очередь благоговение, трепет, даже ужас. Так, псалмопевец провозглашает: "Поклонитесь Господу во благолепии святыни. Трепещи пред лицем Его, вся земля!" (Пс 95:9). Одно Его присутствие побуждает нас поклониться Ему, вызывая в нас страх и трепет.
Святость, к-ром е того, означает отделенность, отдельность, отличность Бога от Его творения. Евр. слово qados ("святой") в своем изначальном значении подразумевает нечто отделенное или удаленное. Природа Бога совершенно иная, чем природа мира и человека: "...Я Бог, а не человек; среди тебя Святый..." (Ос 11:9). Эта отдельность и отличность указывает, прежде всего, на саму Его божественную сущность. Бог Израиля (в отличие от многих других религий) не может быть отождествлен с чемлибо тварным. К-ром е того, эта отдельность означает, что Бог совершенно непричастен ко всему обыденному и мелкому, нечистому или злому.
Поэтому святость в применении к Богу указывает на Его абсолютное моральное совершенство. Его святость проявление абсолютной праведности и чистоты. Святой Бог явит святость свою в правде (Ис 5:16). Очи Его слишком чисты, чтобы равнодушно смотреть на злодеяния (Авв 1:13). Этот моральный, или этический, аспект божественной святости приобретает все большее значение в свидетельстве ВЗ.
Все, что соотносится с Богом, так же свято. Выражение "священное собрание", к-рое мы встречаем в ВЗ (Исх 12:16), дает нам пример такого значения. Речь идет о собрании, созванном Богом, дабы отпраздновать то, что Он "проходит мимо" Израиля (Исх 12:13). Суббота, установленная Господом, называется "святойсубботой" (Исх 16:23); небеса над головой "святые небеса" (Пс 19:7); Бог восседает на "святом престоле" (Пс 46:9); Сион гора Божья, "святая гора" (Пс 2:6). Имя Бога особенно свято, его нельзя произносить всуе (Исх 20:7; Втор 5:11).
Соответственно, народ Божий, избранный Им народ, тоже называется святым: "...ты народ святый у Господа, Бога твоего; тебя избрал Господь, Бог твой... из всех народов, которые на земле" (Втор 7:6). Народ Израиля отделен от других, его отделил Бог, и потому он свят, прежде всего, не в силу какихто достоинств, а в силу самой своей отдельности. Но Израиль тоже призван к святости, призван быть освященным народом: "...Я Господь, Бог ваш: освящайтесь и будьте святы, ибо Я свят..." (Лев 11:44). Итак, "святость" применительно к народу Божьему содержит и отрицательное значение "отдельности", и положительное "освященности". В конечном счете печать святости это печать завета между Богом и Его народом.
Все, что связано с религиозным культом (богослужением, приношением и т. п.), тоже считается святым. Бывают святые дни (помимо святой субботы), святые предметы культа, святой елей, освященные плоды первого уроЖЙЯ. Требование ритуального очищения и ритуальной чистоты предъявляется ко всем, кто принимает участие в культовых действах, к священникам, совершающим богослужение, ко всему собранию. Условием святости (напр., в Лев 11:14) может быть даже отказ от нечистой пищи. Мы видим, т.о., что в ВЗ особенно подчеркивается ритуальная святость.
Однако нельзя не отметить и возрастающее внимание к моральному, или этическому, аспекту святости. Главным в день искупления должно стать внутреннее очищение человека: "...в сей день очищают вас... от всех грехов ваших... пред лицем Господним" (Лев 16:30). И во многих других местах ВЗ говорится об этой необходимости. Напр., на вопрос: "...кто станет на святом месте Его?" дается ответ: "Тот, у которого руки неповинны и сердце чисто..." (Пс 23:34). Святость Бога в ВЗ все больше и больше осмысливается в категориях морали; то же самое можно сказать и о святости народа Божьего.
В НЗ. НЗ подтверждает то, что говорилось о святости выше. В нем много сказано о Божьей благодати и любви, но и святости Бога попрежнему уделяется большое внимание. Бог любви называется Святым Отцом (Ин 1411), Иисус Христос Святым Божьим (Мк 1:24; Ин 6:69), и Дух Божий Св. Духом. В Евангелии раскрывается троичность Бога, и потому в.з. "свят Господь" обретает здесь еще большую силу. Отмеченные выше аспекты святости освященность, величие, способное внушать благоговейный ужас, отдельность и совершенство присутствуют и в свидетельстве НЗ. Народ Божий также призван к святости: "будьте святы, потому что Я свят" (1 Пет 1:16).
Однако НЗ ставит во главу угла этический аспект святости. Так, святость народа Божьего уже не определяется только как внешняя святость (или богоизбранность), выражающая себя попреимуществу в ритуале, но все более как святость внутренняя, заповеданная Богом своему народу. Самым главным тут надо признать свидетельство о самом Христе, Святом Божьем, Который, будучи и Сыном Человеческим, прожил свою жизнь в абсолютной святости, праведности и чистоте. "Он не сделал никакого греха, и не было лести в устах Его" (1 Пет 2:22). Как следствие Его искупительной жертвы, верующие в Него не только провозглашаются праведниками, но реально приобщаются к истинной праведности и святости: "...освящены мы единократным принесением тела Иисуса Христа" (Евр 10:10).
Соответственно, святость (hagiosyne) в НЗ становится достоянием всех верующих. Все верующие именуются "святыми" (hagioi). Подчеркнем: слово "святые" относится не к тем, кто преуспел в святости, но вообще к верующим все истинно верующие освящаются во Христе. Это главный смысл известного утверждения: во Христе Иисусе наша праведность, святость и спасение(! Кор 1:30).
Святость в НЗ это внутренняя реальность для всех, кто принадлежит Христу.
Святость видится теперь как преображение всего человека. Так, ап. Павел пишет: "Сам же Бог мира да освятит вас во всей полноте, и ваш дух и душа и тело во всей целости да сохранится без порока..." (1Фес 5:23). Будучи абсолютно святым, Бог желает, чтобы и народ Его достиг полной святости. Следовательно, святость для верующего не просто внутренняя реальность, но то, в чем надо совершенствоваться: "...очистим себя от всякой скверны плоти и духа, совершая святыню в страхе Божием" (2 Кор 7:1).
Верующие как святые Божьи суть "род избранный, царственное священство, народ святый" (1 Пет 2:9). Святой народ тут уже не Израиль, а Церковь, святость уже не отдельность и посвященность народа, но внутренняя реальность, благодаря крой происходит его постепенное преображение. Конечная цель Христа в том, "чтобы представить ее Себе славною Церковью, не имеющею пятна, или порока, или чеголибо подобного, но дабы она была свята и непорочна" (Еф 5:27).
В истории Церкви. В истории Церкви святость рассматривается под различными углами зрения. Католическая и Православная церкви выделяют еледующие пути к святости. (1) Аскетический. Удаление от мира, когда человек, ради достижения святости, оставляет свои светские занятия, отказывается от брака и всех мирских благ. Это путь для немногих прежде всего, для монахов. Святость достигается через молитву, бдения, пост, умерщвление плоти. (2) Мистический. Здесь речь идет не об удалении от мира, а скорее о возвышении над ним. Это постепенный путь воехождения к святости через очищение, откровение, созерцание. Последняя ступень полное слияние с Богом. Препятствие на пути к святости не столько грех, сколько человеческая ограниченность: привязанность ко всему мирскому и преходящему. (3) Через таинства. Святость сообщается нам в благодати таинств. В отличие от аскетического или мистического этот объективный путь доступен для всех и, хотя и не возводит к вершинам святости, зато не требует таких усилий.
Классический протестантизм (XVI в.) представлял движение от аскетического, мистического и сакраментального видения святости к более библейскому взгляду на нее. Вскоре, однако, и тут возникли различные подходы. (1) Дисциплинарный. Упор на церковную дисциплину и следование заповедям Боясьим как путь праведной жизни; культивирование глубокого и подчас очень строгого отношения к жизни, рассматриваемого как признак богобоязненности и подлинной святости (напр., у шотландских пресвитерианцев и английских пуритан). (2)Опытный, или практический. Реакция (в той или иной форме) против застывшей ортодоксии, формализма и внешних выражений веры церковных институтов, ритуалов, догматов (в отдельных случаях даже Св. Писания). Главное духовность. Святость это внутренняя жизнь, крую нужно культивировать (с некрыми различиями анабаптисты, квакеры, лютеранские пиетисты). (3)Перфекционистский. Совершенная святость (" полное освящение"), достижение крой возможно не через дела, но посредством веры. Помимо святости, изначально даруемой нам в вере, и возрастания в святости, мы призваны Богом к полной святости через искоренение греха и дар совершенной любви (Уэсли; позднейшие Движения святости).
Из предшествующего краткого 0630ра различных взглядов на святость (католического, православного, протестантского) становится очевидным, что необходимо истинно библейское и обновленное ее понимание. Такое понимание святости могло бы стать одной из самых важных задач современной теологии.
J. R. Williams (пер. Т. в.)
Библиография: HERE, VI, 74350; O.R.
Jones, The Concept of Holiness; A. Koeberle, The Quest for Holiness; A. Murray, Holy in Christ; S. Neill, Christian Holiness; R. Otto, The Idea of the Holy; J.C. Ryle, Holiness; S. Taylor, Holy Living.
Отличное определение
Неполное определение ↓
гр. agioths, лат. sanctitas), одно из фундаментальных понятий христианского учения. Его основной смысл состоит в причастности человека Богу, его обоженности (см.: обожение), в его преображении под действием благодати Божией. В преображенном человеке восстановлена его не поврежденная грехом природа, его соединение с Богом как "чада Божиего". Основой этого восстановления является Боговоплощение, восприятие Христом человеческой природы. Поскольку во Христе человеческая природа была обожена, это открыло путь к Богу и для всего человечества: христиане, следуя Христу, соучаствуют в его Божестве по благодати и становятся святыми. В Первом Соборном послании апостола Петра он, обращаясь к христианам, говорит: "Но вы - род избранный, царственное священство, народ святый, люди взятые в удел... Некогда не народ, а ныне народ Божий; некогда непомилованные, а ныне помилованные" (I Петра 2. 9-10). Вхождение в святость совершается через Христа: "Но, по примеру призвавшего вас Святого, и сами будьте святы во всех поступках; ибо написано: будьте святы, потому что Я свят" (I Петра 1. 15-16). Это понимание христиан как народа Божиего основывается на словах самого Христа, сказанных Им Его ученикам: "В тот день узнаете вы, что Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас" (Иоан. 14. 20); Христос "тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими" (Иоан. 1. 12). Имея в виду именно это понимание святости, апостол Павел обращается к христианским общинам как к собраниям святых: "Всем находящимся в Риме возлюбленным Божиим, призванным святым" (Рим. 1. 7); "всем святым во Христе Иисусе, находящимся в Филиппах" (Фил. 1. 1); "находящимся в Ефесе святым и верным во Христе Иисусе" (Ефес. 1. 1); "церкви Божией, находящейся в Коринфе, со всеми святыми по всей Ахаии" (II Кор. 1. 1).
Понимание христианской общины как общины друзей Божиих, "святого народа" с наибольшей полнотой выразилось в литургической жизни древней церкви, поскольку именно Евхаристия была центром и основой этой жизни, основой культа и основой учения. Как писал св. Ириней Лионский (ум. ок. 200 г.), "наше учение согласно с Евхаристией, и Евхаристия, в свой черед, подтверждает наше учение" (PG, 7, 1028А). В древнейших дошедших до нас евхаристических молитвах говорится о "народе святом", который стяжал для Отца Христос, Сын Божий (например, в евхаристической молитве, приведенной в "Апостольском предании" св. Ипполита Римского, описывающем римскую литургическую практику III в.). Этот "святой народ" отождествляется с общиной, участвующей в богослужении и причащающейся Телу и Крови Христовым. Евхаристическая молитва, приводимая в "Учении двенадцати апостолов" ("Дидахе", не позднее II в.), завершается словами: "Кто свят (agios estin), тот пусть подходит, а кто нет, тот пусть кается. Маран-афа (Господь грядет). Аминь" (гл.Х). Представление о святости причащающейся общины сохраняется и в современном чине православной литургии, когда священник после чтения "Отче Наш" и перед причащением возглашает: "Святая святым (Ta agia tois agiois)", на что община (хор) отвечает словами: "Един Свят, Един Господь, Иисус Христос, во славу Бога Отца. Аминь", - Святые Дары ("Святая") даются святым, и их святость есть святость Христа, с Которым они соединяются в причастии (свидетельство о возгласе "Святая святым" имеется в катехитических сочинениях св. Кирилла Иерусалимского 348 г.).
Данный момент евхаристической службы заключает в себе определенную богословскую концепцию святости. Евхаристия есть соединение верующих (верных) с Богом, осуществление Царствия Божия в историческом бытии, движущемся к этому Царствию. Во время причастия вечность преображенного бытия (Царствия Небесного, пакибытия) реально присутствует во временном бытии, в земной жизни церковной общины. Верующие предстоят Богу вместе с небесными силами и таинственно изображают херувимов ("Иже херувимы тайно образующе..."). Причастие требует очищенности от греха (именно отсюда происходит позднейшее соединение таинства покаяния с причащением), которое и дается благодатью евхаристического богослужения. Вхождение верующих в вечность, в пакибытие, подготовленное их очищением, и образует их святость. Святость, таким образом, есть принадлежность к вечной жизни, причастность Божеству, предвосхищение в этом бытии грядущего пакибытия.
Из того же понимания исходила древняя церковь и в почитании в качестве святых отдельных лиц. В качестве святых почитаются те, чья причастность к Богу была явлена церкви как достоверный факт, спасение которых (т.е. вхождение в Царствие Небесное) обнаружилось еще теперь, до Страшного Суда. К таким лицам относились первоначально апостолы, об избранности которых для вечной жизни сказал сам Христос (Ин. 17. 21-24). К ним причислялись также ветхозаветные пророки и патриархи, о святости которых свидетельствовало Св. Писание. Таков же был взгляд и на мучеников, поскольку, согласно представлениям древней церкви, совершенный мучениками подвиг сразу же открывал перед ними Царствие Небесное. О причастности к Богу свидетельствовал дар чудотворения, который получал почивший святой. Канонизация (см.) святых, развившаяся со временем во вполне формальную процедуру, и составляет по своей сути церковное удостоверение в причастности святого к Богу.
Таким образом, святой - это всякий раз явление спасения, милости Божией к людям, благодати, посылаемой Богом своему народу. В Актах мученичества Перпетуи, Фелицитаты и других, с ними пострадавших (Passio Perpetuae et Felicitatis cum sociis), претерпевших мучения в Карфагене в 202 или 203 г., рассказывается, как Фелицитата незадолго до казни, уже находясь в темнице, разрешилась от беремени. Роды были настолько трудны, что солдаты, охранявшие ее, спрашивали: "Если теперь ты так страдаешь, то что же будет с тобой, когда тебя отдадут зверям?" Фелицитата отвечала: "Сейчас я страдаю потому, что терплю за себя, а тогда я буду страдать за другого [т.е. Христа] и этот другой будет во мне и будет страдать за меня". Подвиг, совершаемый святыми, рассматривается, таким образом, не столько как достижение самого святого, сколько как действие благодати Божией, как явление Божественного промысла. В Декрете Геласия (Decretum Gelasianum), латинском церковно-каноническом памятнике начала VI в., утверждается необходимость публичного чтения актов мученичества, в которых "победа мучеников и их удивительное исповедничество блистают через многоразличные перенесенные ими пытки. Ибо какой верующий может сомневаться, что их страдания превосходили меру человека и они смогли перенести их не благодаря собственной силе, а благодаря благодати и помощи Божией?" (PL, 59, 171). Итак, святые - это наглядное обнаружение промысла Божиего о человеке. Разнообразие же подвигов, приводящих к святости, свидетельствует о многообразии промысла: каждый святой со своим особым житием демонстрирует свой путь к святости и выступает как образец этого пути.
Святой открывает путь к Богу и в этом качестве выступает как заступник за людей перед Богом, как своего рода посредник между Богом к людьми. Развитие культа святых накладывается здесь на мощный пласт религиозных и социо-культурных представлений позднеантичного общества (равно как впоследствии на отчасти сходные представления других народов, переживающих христианизацию). Святой в своей функции защитника и заступника исполняет ту же миссию, которая в языческом мировосприятии приписывалась демонам (или другим мифологическим существам), охраняющим человека или весь его род и играющим роль посредника между человеком и высшими силами. Соответственно, культ святых отвечал тому ожиданию покровительства и защиты, которое было прочно укоренено в социо-культурной структуре позднеантичного общества, к святым обращались с молитвой в тех же случаях, когда ранее приносили жертвы богам и просили о помощи у героев. Именно это перенесение функций обусловливало в конечном итоге то закрепление различных сфер влияния за отдельными святыми, которое столь характерно как для западного, так и для восточного средневековья и обычно относится на счет так наз. "народной" религиозности.
С самого начала, однако, в христианском понимании святости выделяются определенные моменты, принципиально чуждые языческим культам. Святость человека соотнесена с человечеством Бога-Слова, со следованием по пути, проложенному страданиями и крестной смертью Христа. Поэтому все раннехристианские авторы настаивают на том, что мученики сделались причастными Богу именно благодаря своим вполне человеческим страданиям и мученической кончине. Близость к Богу в соединении с человечностью и обеспечивает святым возможность быть посредниками между Богом и людьми. Для языческих верований характерно, напротив, представление о непроходимой грани, отделяющей высшие силы от всего, сохраняющего человеческую природу, в частности, и от обожствляемых героев.
Вместе с тем, языческие верования приписывали посредничество между высшими силами и человеком прежде всего посредствующим духам (гениям, демонам или - в других системах - иным "низшим" духам). В христианстве аналогом этих верований является представление об ангелах-хранителях. Призывание святых в качестве посредников указывало на кардинальный пересмотр подобных представлений о миростроении. Наряду с ангелами, посредниками становились люди, сделавшиеся благодаря своему подвигу причастниками Божества. Заступничество святого и близость к нему (которая в силу почитания мощей выражалась во вполне конкретных и осязаемых формах) вводили верующего в близость к Богу и создавали религиозные переживания, практически не известные язычеству. Бл. Августин ("О граде Божием", VIII, 27) прямо противопоставляет путь к Богу через святых мучеников, которые богами не являются, но получили милость Божию своей добродетельной жизнью и кончиной, языческому обращению к демонам, которые могут быть добрыми и злыми, - ложному спиритуализму язычества противостоит здесь антропологизм христианства, основанный на вере в воплощение Бога-Слова.
Учение о заступничестве святых основано на представлении о единой церкви живых и мертвых, составляющей Тело Христово. Физическая смерть не отсекает верующего от церковной общины, и поэтому с древнейших времен в церкви установлены молитвы об усопших. Эти молитвы, согласно церковному учению, благотворны для усопших, содействуют их спасению. Как писал Св. Иоанн Златоуст, "ненапрасно бывают приношения за усопших, ненапрасно моления, ненапрасно милостыни: все это установил Дух Святой, желая, чтобы мы получили пользу друг через друга". Равным образом и святые, родившись через свое успение к вечной жизни, продолжают пребывать в церковной общине и могут выступать молитвенниками за нее и за отдельных верующих, обращающихся к ним за заступничеством.
В учении о святости, таким образом, содержится преодоление противостояния вещественного и духовного, тварного и нетварного, т.е. основных оппозиций, которые в дохристианских представлениях выступали как абсолютные границы, разделяющие божественное и человеческое, смертное и бессмертное. Святые, оказываясь "друзьями Божиими" и заступниками за людей перед Богом, соединяются в этом действовании с ангелами, т.е. бесплотными, невещественными силами; тем самым преодолевается оппозиция вещественного (материального, телесного) и духовного и вещественность перестает быть препятствием для соединения с Божеством. Вместе с тем святые являются теми тварными существами, которые приобщены к Богу, т.е. нетварному началу, и тем самым соединяют тварное человечество с нетварным Божеством. Эти элементы учения о святости формируются в последовательную богословскую систему, в полном объеме сформулированную в VII-VIII вв. преп. Максимом Исповедником и св. Иоанном Дамаскиным. Развивая учение о Божественных энергиях, они говорят о проникновении этих энергий в человеческую природу и о святости как результате такого проникновения. Поскольку в святости преодолевается противостояние духовного и вещественного, святые спасаются "телесно" (swmatikws), т.е. Божественными энергиями оказывается пронизана как их плоть, так и их образы (иконы). Это учение обосновывает почитание святых (см.) вообще, равно как и такие его формы, как поклонение мощам и иконам святых.
Многие из нас спрашивают: что такое святость. Откуда исходит источник святости? Что такое святой человек и как этого достичь? Святым называют обычно человека, который в лучшую сторону отличается от всех окружающих, хотя выразить в чем заключается святость мы не всегда можем.
Святой в переводе на русский язык с древнееврейского слова «кадош» означает отделенный; это слово может также переводиться как чистый, избранный Божий (Ис.4:3). В точном значении святым является только Бог, не имеющий ничего общего с грехом и нечистотой. Святым, таким образом, называется тот человек, который отделён от мира – в котором не господствует мир, его дела, как говорит Господь, злы. Пока в человеке господствует мир, ему недоступен свет святости. Слово «святой» имеет своим источником Бога и всего того, что принадлежит Богу, характеризуется отдаленностью от мира и того, что принадлежит миру. Отделённость от мира означает, прежде всего, отделённость от греха – освобождённость человека от рабства греху. «Святым называется тот, кто чист от зла и греха», — так говорит об этом прп. Антоний Великий.
Святость принадлежит только одному Богу. Бог единственный источник святости, света и истины, любви и милости, правды и праведности, благости, благодати – т. е. благодатного дара всего благого, освящающего и оживляющего все в этом мире. Ап. Петр напоминает нам повеление Бога еще людям ветхозаветного времени: «По примеру призвавшего вас Святого (Бога), и сами будьте святы во всех поступках; Ибо написано «будьте святы, потому что Я свят» (1Петр. 1, 15-16). «Освящайтесь и будьте святы» (Лев. 11, 44). Святость есть жизнь в Боге, принадлежность к вечной жизни, причастность Божеству, предвосхищение в этом бытии грядущего пакибытия; обожение, освящение Божией благодатью, восстановление повреждённой и разобщённой в самой себе человеческой природы. «Святость» и «обожение» — эти слова в некотором смысле являются синонимами; это видно хотя бы из того, что основанием святости святых является обожение человеческой природы Спасителя при Боговоплощении. Человек бывает свят не сам по себе, но святостью Божией, освящаясь благодатью, подаваемой Духом Святым и через участие в жизни Сына Божия в таинствах Церкви. Совершенство – другой синоним святости, что мы видим из строк Священного Писания. Спаситель в Своей Нагорной проповеди говорит: «Будьте совершенны как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5:48). Хотя эти выражения святость, совершенство являются синонимами, однако у св. отцов иногда можно встретить и различение этих понятий:таковы святоотеческие выражения о том, что святости достигают многие, а совершенства – единицы.
Приходя в храм со своей болью и печалью, мы молимся перед иконами и святынями, чтобы Господь хоть немного освятил, утешил нас лучиком Своей благодати. Мы тянемся к частице этого божественного света, святости, потому что в этом мире мы устали от суеты, ненависти, злобы, недопонимания, всего того, что отбирает у нас доброе расположение, радость. Посмотрите, как в русском языке рядом стоят такие слова как свет, святость, освящение. Мы также восхищаемся людьми, которые излучают этот свет добра, любви, милости, сострадания. Нам хочется с ними побыть рядом, поговорить. Как бы не было ожесточено сердце человеческое, все равно такой человек сможет увидеть в другом человеке добрый образ. И очень часто мы про кого-то говорим: святой жизни был человек. Почему? За его добро, скромность, помощь и уважение к другим людям, за тихое терпение скорбей. Мы стараемся побыть немного во свете тех людей, которые через веру стали святыми, преподобными, которые старались уподобиться Богу в добродетели. И вот это «подобие», уподобление Богу, стало с приставкой пре – превосходным в добродетели — преподобным. Мы стараемся научиться от святых их подвигу уподобления Богу. Оправдываются знаменитые слова преп. Серафима Саровского: «Спаси себя сам и вокруг тебя спасутся тысячи». Пример настоящей святости, праведности одного человека приходит к вере тысячи людей. Иногда мы не можем настроить свою жизнь на праведный путь, потому что перед нами часто нет человека, с которого мы бы взяли пример. Мы просто не видим примеров, которые рядом с нами, совсем их не замечаем. Конечно, не все люди праведны или святы. Но если посмотреть внимательно, то увидим, что тот или иной человек совершает хотя бы один поступок достойный уважения и восхищения. Собрав такие примеры воедино от каждого человека, мы увидим полную картину святости и праведности.
В проповедях часто вспоминается пример из жития святых отцов египетской пустыни. К одному великому подвижнику пришли отцы-пустынники, поклонившись великому авве, они присели рядом, и, ничего не спросив, ушли в свою пустыню. Один брат поинтересовался у старшего, почему он ничего не спросил у великого аввы для своего духовного научения. Старший брат ответил, что ему было достаточно лишь посмотреть на великого старца.
Апостол Павел, обращаясь к римлянам пишет: «Всем находящимся в Риме возлюбленным Божиим, призванным святым…» (Рим. 1, 7). К кому он обращается? Павел обращается к христианам, называя их святыми.
Почему? Он свидетельствует об их призвании Господом уже к обществу святых, т. е. обществу верных Господу, верующих в Господа Иисуса Христа. «Не вы Меня нашли, а Я вас призвал» – говорит Господь в Евангелии. Святых, потому что они уже принадлежат Богу, а значит находятся в святом общении с Богом, являются уже частью Божиею. Как назвать то, что принадлежит Богу – как не святым. Ап. Павел также называет себя в послании к Ефессеям (3, 8) – наименьшим из всех святых. Он не обольщается и не хвалится таким высоким званием. Но свидетельствует, что он верный служитель Христов. И его благовестие, его труд апостольский не иначе подразумевается как дело святое на служении у Господа. В апостольских посланиях часто употребляется слово святые при названии первых христиан. Так, у ап. Павла можно встретить следующие выражения: “Всем находящимся в Риме возлюбленным Божиим, призванным святым” (Рим. 1. 7); “всем святым во Христе Иисусе, находящимся в Филиппах” (Фил. 1. 1); “находящимся в Ефесе святым и верным во Христе Иисусе” (Ефес. 1. 1); “церкви Божией, находящейся в Коринфе, со всеми святыми по всей Ахаии” (II Кор. 1. 1). Подобным образом высказывается и ап. Петр: «Вы – род избранный, царственное священство, народ святый, люди взятые в удел. Некогда не народ, а ныне народ Божий; некогда непомилованные, а ныне помилованные” (I Петра 2. 9-10). Для ап. Павла святость есть одновременно начало христианской жизни и ее конечная цель. В послании к ефесским христианам важнейшей задачей пастырей Церкви ап. Павел называет «совершение святых» (Еф 4,12) – т.е возрастание в святости..
В Ветхом Завете не говорится, что иудейский народ был святым, но от начала называет их Бог «избранным народом» за то, что иудеи от начала поклонялись истинному Богу, слышали и слушали голос Бога, соблюдали заповеди Божии, пронесли и сохранили через века веру. И за это Господь победил всех их врагов, даровал им землю Израилеву. Потому что они были народом Божиим. И вспомните, как назывались люди, угодившие Богу. Они назывались словами, которые принадлежат святости Божией. Праведен Бог. Праведен был Авраам, потому что в очах Божиих получил благословение за свою добродетельную жизнь. И таких примеров мы видим множество в истории ветхого завета.
Это призвание всех христиан к обществу святых нашло отражение в Божественной Литургии. После пения «Отче наш» мы слышим, как священник перед Причащением в алтаре возглашает: «Святая Святым». Т. е. Святое Тело Господа Иисуса Христа, Святое Причастие преподаётся святым людям. Святым – верным чадам Божиим. Людям, которые старались исполнять заповеди Божии и не только заповеди, но и добрые дела. Людям, которые готовились и освящались постом и молитвой. И если в чем согрешили, то восполняли недостаток чистоты души исповедью. И вот это свидетельство литургическое, что мы будем причащаться как святые – есть дар Божий нам, в котором открывается наше призвание к обществу святых. По благодати Божией, по вере нашей, по верности и любви нашей к Богу, по названию, что мы христиане дан этот святой дар нам в залог. Не для нашего превозношения над прочими людьми, не для обольщения нашего, а для радости во Христе. В чем заключается эта радость? В том, что готовясь к Причастию, мы стараемся проводить дни в чистоте, внимании к исполнению заповедей, усердию в молитве и т д. А всё это значит в святости. Всего лишь несколько дней. Вспомните, как мы гото-вились к Причастию. Мы все время были в духовном внимании и в семье друг друга предупреждали о том, что не следует о чем-то говорить, потому что это не хорошо, или в чем-то участвовать, потому что это греховно перед Причастием. А в другие дни мы уже теряем это ощущение нам, оказывается можно всё себе дозволить и греховное тоже. Каждый день в церквях мы прославляем святых, которые раньше были обычными людьми, но при своей жизни достигли святости. Святые это были те люди, для которых каждодневное ощущение святыни, приближение себя к Богу стало необходимым. И если рядом с нами нет примера святости, нет духовной поддержки, обратимся более внимательно к Евангелию и житиям святых. И в этой радости, причастности к святыне открывается нам надежда, что мы немного можем прикоснуться к святыне, немного постоять рядом со святыми, унести в своем сердце частицу святости. Только вот сможем мы её сохранить, зависит от нашей жизни. Сегодня мы молимся всем святым о том, чтобы наше участие в обществе святых было радостью не на несколько часов, не на несколько дней, а на всю жизнь.
Путь к святости или духовному совершенству бесконечен, но человек, который начал себя духовно исправлять по заповедям Евангельским, вступил на 1-ю ступеньку к святости.
БОГ И ЧЕЛОВЕК
Факт изначальности и всеобщности религии в истории человечества свидетельствует не просто о теоретической удовлетворительности идеи Бога как безусловного Источника всякой жизни и всякого блага, но и о глубоком соответствии религии природе человека, о всесторонней ее оправданности в историческом, социальном и индивидуальном опыте.
Сущность религии обычно, и справедливо, усматривается в особом единении человека с Богом, духа человеческого с Духом Божиим. При этом каждая религия указывает свой путь и свои средства к достижению этой цели. Однако всегда остается незыблемым постулат общерелигиозного сознания о необходимости духовного единства человека с Богом для достижения вечной жизни. Эта идея красной нитью проходит через все религии мира, воплощаясь в различных мифах, сказаниях, догматах и подчеркивая в разных планах и с различных сторон безусловную значимость и первичность духовного начала в жизни человека, в обретении им ее смысла.
Бог, лишь отчасти открыв Себя в Ветхом Завете, явился в предельно доступной человеку полноте в Боге Слове воплощенном, и возможность единения с Ним стала особенно явственной и ощутимой благодаря созданной Им Церкви. Церковь есть единство в Духе Святом всех разумных творений, следующих воле Божией и таким образом входящих в Богочеловеческий Организм Христов - Тело Его (Еф. 1; 23). Поэтому Церковь есть общество святых. Однако членство в ней обусловлено не простым фактом принятия верующим Крещения, Евхаристии и других таинств, но и особой его причастностью Духу Святому. Так что бесспорный по всем внешним показателям член Церкви может и не быть в ней, если он не удовлетворяет второму условию. Эта мысль может показаться странной: разве в таинствах христианин не приобщился Духу Святому? А если да, то о каком еще приобщении может идти речь? Этот вопрос имеет принципиальное значение для понимания святости в Православии.
СТУПЕНИ ЖИЗНИ
Если ветхая (Еф.4, 22) природа наследовалась потомками Адама в естественном порядке, то рождение от Второго Адама (1 Кор. 15, 47) и приобщение Духу Святому происходит через сознательно-волевой процесс личной активности, имеющий две принципиально различные ступени.
Первая, когда уверовавший духовно рождается в таинстве Крещения, получая семя (Мф. 13, 3-23) Нового Адама и тем самым становясь членом Его Тела - Церкви. Преп. Симеон Новый Богослов говорит: "...уверовавший в Сына Божия... кается... в прежних грехах своих и очищается от них в таинстве Крещения. Тогда Бог Слово входит в крещенного, как в утробу Приснодевы, и пребывает в нем как семя" Но Крещением человек не превращается "автоматически" из "ветхого человека" (Еф.4,22) в "нового" (Еф.4,24). Очищаясь от всех грехов своих и уподобляясь тем первозданному Адаму, верующий в Крещении, тем не менее, сохраняет, по выражению преп. Максима Исповедника, страстность, тленность и смертность , унаследованные им от согрешивших прародителей, в нем остается удобопреклонность к греху.
Поэтому та святость, к которой человек призван, таинством Крещения еще не достигается. Этим таинством полагается лишь ее начало, а не свершение, человеку дается лишь семя, но не само древо, приносящее плоды Духа Святого.
Второй ступенью является та правильная (праведная) духовная жизнь, благодаря которой верующий возрастает в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова (Еф. 4,13) и становится способным к принятию особого освящения Духом Святым. Ибо семя Крещения у христиан лукавых и ленивых (Мф. 25, 26) так и остается не проросшим и потому бесплодным (Ин. 12, 24), но попадая на добрую землю, дает всходы и приносит соответствующий плод. Этот плод (а не семя) и означает искомое приобщение Духу Святому - святость. Притча о закваске, которую женщина, взяв, положила в три меры муки, доколе не вскисло все (Мф. 13,33), наглядно выражает характер этого таинственного изменения человека и его приобщения Духу Святому в Церкви и действительное значение в этом процессе таинств. Как закваска, положенная в тесто, оказывает свое действие постепенно и при вполне определенных условиях, так и "закваска" Крещения "переквашивает" плотского человека в духовного (1Кор.3,1-3), в "новое тесто" (1Кор.5,7) не моментально, не магически, но во времени, при соответствующем духовно-нравственном его изменении, указанном в Евангелии. Таким образом, от христианина, получившего талант оправдания даром (Рим. 3,24), зависит погубить его в земле своего сердца (Мф. 25, 18) или умножить.
Последнее и означает особое приобщение Духу Святому крещеного. И это один из важнейших принципов православного понимания духовной жизни, христианского совершенства, святости. Просто и кратко он был выражен преп. Симеоном Новым Богословом: "Все старания и весь подвиг его (христианина - А. О.) должен быть обращен на то, чтобы стяжать Духа Святого, ибо в этом и состоит духовный закон и благобытие" . О том же говорил в одной из бесед и преп. Серафим Саровский: "Цель жизни христианской состоит в стяжании Духа Божия, и это цель жизни всякого христианина, живущего духовно" .
Итак, оказывается, верующему, получившему в таинствах полноту даров Духа Святого, требуется еще особое Его "стяжание", которое и есть святость.
ПИСАНИЕ И ЦЕРКОВЬ
Существует, на первый взгляд, как бы некое разногласие между понятием святости в Священном Писании, особенно Нового Завета, и традицией Церкви. Апостол Павел, например, называет святыми всех христиан, хотя по своему нравственному уровню среди них были и люди далекие от святости (ср.: 1 Кор. 6, 1-2). Напротив, с самого начала существования Церкви и во все последующие времена святыми ею преимущественно именуются христиане, отличающиеся особой духовной чистотой и ревностью христианской жизни, подвигом молитвы и любви, мученичеством за Христа и т.д.
Однако оба эти подхода означают не различие в понимании святости, но лишь оценку одного и того же явления на разных уровнях. Новозаветное употребление термина исходит из того, какими призваны быть верующие, давшие обещание Богу доброй совести (1 Пет.3,21) и получившие дар благодати Крещения, хотя в настоящий момент и являющиеся еще плотскими, то есть грешными и несовершенными. Церковная же традиция логически завершает новозаветное понимание, увенчивая ореолом славы тех христиан, которые своей праведной жизнью осуществили это призвание. То есть обе эти традиции говорят об одном и том же - об особой причастности христианина Духу Божию, и обуславливают саму возможность такой причастности степенью ревности верующего в духовной жизни. "Не всякий, говорящий Мне: Господи! Господи! войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного............ отойдите от Меня, делающие беззаконие " (Мф. 7, 21-27). "Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его " (Мф. 11, 12).
По призванности к иной, новой жизни во Христе Апостол именует всех христиан святыми, и этим наименованием подчеркивает открывшуюся для всех верующих возможность стать новым творением (Гал. 6, 15). Ставших иными по отношению к миру, стяжавших Духа Святого и явивших Его силу в нашем мире Церковь с самого начала своего существования называет святыми.
СВЯТОСТЬ
Широкий анализ понятия святости дает в своем "Столпе..." священник Павел Флоренский. Приведем здесь некоторые его мысли.
"Когда мы говорим о святой Купели, о святом Мире, о Святых Дарах, о святом Покаянии, о святом Браке, о святом Елее... и так далее, и так далее и, наконец, о Священстве, каковое слово уже включает в себя корень "свят", то мы прежде всего разумеем именно неотмирность всех этих Таинств. Они - в мире, но не от мира... И такова именно первая, отрицательная грань понятия о святости. И потому, когда вслед за Таинствами мы именуем святым многое другое, то имеем в виду именно особливостъ, отрезанность от мира, от повседневного, от житейского, от обычного - того, что называем святым... Посему, когда Бог в Ветхом Завете называется Святым, то это значит, что речь идет о Его надмирности, о Его трансцендентности миру...
И в Новом Завете, когда множество раз апостол Павел называет в своих посланиях современных ему христиан святыми, то это означает в его устах, прежде всего, выделенность христиан из всего человечества...
Несомненно, в понятии святости мыслится, вслед за отрицательною стороною ее, сторона положительная, открывающая в святом реальность иного мира...
Понятие святости имеет полюс нижний и полюс верхний и в нашем сознании непрестанно движется между этими полюсами, восходя вверх и нисходя обратно... И лествща эта, проходимая снизу вверх, мыслится как путь отрицания мира... Но она может рассматриваться и как проходимая в направлении обратном. И тогда она будет мыслиться как путь утверждения мировой реальности через освящение этой последней " .
Таким образом, по мысли отца Павла, святость это, во-первых, чуждость по отношению к миру греха, отрицание его. Во-вторых - она конкретное положительное содержание, ибо природа святости Божественна, она онтологически утверждена в Боге. В то же время, святость, подчеркивает он, - не моральное совершенство, хотя она и соединена с ним неразрывно, но - "соприсносущпость неотмирным энергиям". Наконец, святость есть не только отрицание, отсутствие всякого зла и не только явление иного мира, Божественного, но и незыблемое утверждение "мировой реальности через освящение этой последней".
Эта, третья, сторона святости говорит о том, что она является силой, преображающей не только человека, но и мир в целом так, что будет Бог все во всем (1 Кор. 15, 28). В конечном счете, все творение должно стать иным (И увидел я новое небо и новую землю - От. 21, 1) и являть собой Бога. Но в этом процессе со стороны творения активную роль может играть только человек, потому на него возлагается вся полнота ответственности за тварь (Рим. 8, 19-21). И здесь с особой силой открывается значение святых, ставших в условиях земного бытия начатком (Рим. 11;16) будущего всеобщего и полного освящения.
Святые - это, прежде всего, иные люди, отличные от живущих по стихиям мира сего, а не по Христу (Кол.2,8). Иные потому, что они борются и с помощью Божией побеждают "похоть плоти, похоть очей и гордость житейскую" (1Ин.2,16), - все то, что порабощает людей мира сего. В этой выделенности святых из мира троякой похоти, из атмосферы греха, можно видеть одну из принципиальных характеристик святости и единство первоначального апостольского и церковно-традиционного ее понимания.
ЗАКОНЫ ЖИЗНИ
Своей жизнью святые показали, к какой высоте богоподобия призван и способен человек, и что есть это богоподобие. Оно - та духовная красота ("добра зело" (Быт. 1;31), которая является отражением невыразимого Бога . Эта красота, данная и заданная человеку в творении, раскрывается однако лишь при правильной жизни, именуемой аскетикой. О ней, например, о. Павел Флоренский так писал: "Аскетику... святые отцы называли... "искусством из искусств", "художеством из художеств"... Созерцательное ведение, даваемое аскетикою, есть filokal...a - "любовь к красоте", "любо-красие". Сборники аскетических творений, издавна называющиеся "Филокалиями ", вовсе не суть Добротолюбие в нашем, современном, смысле слова. "Доброта" тут берется в древнем, общем значении, означающем, скорее, красоту, нежели моральное совершенство, и filokal.. .а значит "красотолюбие ". Да и в самом деле, аскетика создает не "доброго" человека, а "прекрасного", и отличительная особенность святых подвижников - вовсе не их "доброта", которая бывает и у плотских людей, даже у весьма грешных, а красота духовная, ослепительная красота лучезарной, светоносной личности, дебелому и плотскому человеку никак недоступная".
Аскетика, являясь наукой о правильной человеческой жизни, имеет, как и любая другая наука, свои исходные принципы, свои критерии и свою цель. Эта последняя может быть выражена различными словами: святость, обожение, спасение, богоподобие, Царство Божие, духовная красота и др. Но важно другое - достижение этой цели предполагает вполне определенный путь духовного развития христианина, определенную последовательность, постепенность, предполагает наличие особых законов, скрытых от взоров прочих (Лк. 8, 10). На эту последовательность и постепенность указывают уже евангельские "Блаженства" (Мф.5, 3-12), Святые отцы, основываясь на долговременном опыте подвижничества, предлагают в своих творениях своего рода лествицу духовной жизни, предупреждая при этом о пагубных последствиях уклонения от нее . Исследование ее законов является главнейшей религиозной задачей, и, в конечном счете, все прочие знания богословского характера сводятся к пониманию духовной жизни, без чего они полностью утрачивают свое значение. Эта тема очень обширна, поэтому здесь остановимся лишь на двух главнейших ее вопросах.
Смирение является первым из них. По единогласному учению Отцов, на смирении зиждется все здание христианского совершенства, без нее невозможны ни правильная духовная жизнь, ни приобретение каких-либо даров Духа Святого. Что же такое христианское смирение? По Евангелию, это, прежде всего, нищета духа (Мф. 5, 3) - состояние души, проистекающее из видения своей греховности и неспособности освободиться от давления страстей своими силами, без помощи Божией. "По непреложному закону подвижничества, - пишет свт. Игнатий (Брянчанинов), - обильное сознание и ощущение своей греховности, даруемое Божественной благодатью, предшествует всем прочим благодатным дарам" . Св. Петр Дамаскин называет это видение "началом просвещения души". Он пишет, что при правильном подвиге "ум начинает видеть свои согрешения - как песок морской, и это есть начало просвещения души и знак ее здоровья. И просто: душа делается сокрушенною и сердце смиренным и считает себя по истине ниже всех и начинает познавать благодеяния Божий... и собственные недостатки" . Это состояние всегда сопряжено с особенно глубоким и искренним покаянием, значение которого невозможно переоценить в духовной жизни. Свт. Игнатий восклицает: "Зрение греха своего и рожденное им покаяние суть делания, не имеющие окончания на земле" . Высказывания святых отцов и учителей Церкви о первостепенной важности видения своей греховности, о нескончаемости покаяния на земле и рожденного ими нового свойства - смирения, бесчисленны.
Что основное в них?
Смирение является единственной добродетелью, которая дает возможность человеку пребывать в так называемом непадательном состоянии. В этом особенно убеждает история первозданного человека, обладавшего всеми дарами Божиими (Быт. 1, 31), но не имевшего опытного познания своей не самобытности, своей ничтойности без Бога, то есть не имевшего опытного смирения и потому столь легко возомнившего о себе. Опытное же смирение проистекает у человека при условии понуждения себя к исполнению заповедей Евангелия и покаянию. Как говорит преп. Симеон Новый Богослов: "Тщательное исполнение заповедей Христовых научает человека его немощи". Познание своего бессилия стать духовно и нравственно здравым, святым без помощи Божией создает твердую психологическую базу для непоколебимого принятия Бога как источника жизни и всякого блага. Опытное смирение исключает возможность нового горделивого мечтания стать "как Бог" (Быт. 3, 5) и нового падения.
По существу, подлинное возрождение христианина и начинается лишь тогда, когда он в борьбе с грехом увидит всю глубину поврежденности своей природы, принципиальную неспособность без Бога исцелиться от страстей и достичь искомой святости. Такое самопознание открывает человеку Того, Кто хочет и может спасти его из состояния погибели, открывает ему Христа. Именно этим объясняется столь исключительное значение, придаваемое смирению всеми святыми.
Преп. Макарий Египетский говорит: "Великая высота есть смирение. И почесть и достоинство есть смиренномудрие" . Свт. Иоанн Златоуст называет смирение главной из добродетелей , а преп. Варсануфий Великий учит, что "смирение имеет первенство среди добродетелей" . Преп. Симеон Новый Богослов утверждает: "Хотя много есть видов воздействий Его, много знамений силы Его, первейшее всего другого и необходимейшее есть смирение, так как оно есть начало и основание" . Смирение, приобретаемое правильной христианской жизнью, является, фактически, новым свойством, неизвестным первозданному Адаму, и оно - единственное твердое основание непадательного состояния человека, его истинной святости .
ЛЮБОВЬ И ЗАБЛУЖДЕНИЕ
Но если лествица духовной жизни строится на смирении, то увенчивается она той из них, которая больше всех (1Кор. 13,13) и которой именуется Сам Бог (1Ин. 4, 6), - Любовью. Все прочие свойства нового человека являются лишь ее свойствами, ее проявлениями. К ней призывает Бог человека, верующему она обетована во Христе. Ею святые более всего прославились, ею побеждали мир, ею в преимущественной степени явили они величие, красоту и благо Божественных обетовании человеку. Но как она приобретается и по каким признакам можно отличить ее от не должных подобий - вопрос не совсем простой.
Есть два внешне подобных, но принципиально различных по существу состояния любви, о которых говорят аскетические традиции Запада и Востока. Первое - это душевная любовь (Иуд. 19, 1; 1 Кор. 2, 14). Она возникает, когда целью подвига ставится развитие в себе чувства любви. Достигается она. главным образом, путем постоянной концентрации внимания на страданиях Христа и Богоматери, представлением себе различных эпизодов из Их жизни, мысленным участием в них, мечтанием и воображением Их любви к себе и своей любви к Ним и т.п. Эта практика отчетливо просматривается в жизнеописаниях, фактически, всех наиболее известных и авторитетных католических святых: Анжелы, Франциска Ассизского, Катарины Сиенской, Терезы Авильской и др.
На этой почве у них часто возникают нервные экзальтации, доходящие иногда до истерии, длительные галлюцинации, любовные переживания нередко с откровенно сексуальными ощущениями, кровоточащие раны (стигмы). Эти их состояния Католическая церковь оценивает как явления благодатные, как свидетельства достижения ими истинной любви.
В православной аскетике, однако, они оценивается "как одна обманчивая, принужденная игра чувств, безотчетливое создание мечтательности и самомнения" , как прелесть, то есть глубочайший самообман. Основная причина такой отрицательной оценки католической мистики заключается в том, что главное внимание в ней обращено на возбуждение душевных чувств, нервов и психики, на развитие воображения, на аскезу тела, а не на духовный подвиг, который, как известно, состоит, прежде всего, в борьбе с своим ветхим человеком, с его чувствами, желаниями, мечтами, в понуждении к исполнению заповедей Евангелия и покаянию. Без этого, по учению Отцов, невозможно приобрести никаких духовных дарований, никакой истинной любви. Не вливают... вина молодого в мехи ветхие... но вино молодое вливают в новые мехи, и сберегается то и другое (Мф. 9, 17). Вино молодое - Духа Святого, дающего верующему вкусить, как благ Господь (Пс. 33, 9) - вливают в того, кто исполнением заповедей и покаянием приобретает смирение и очищается от страстей.
Св. Исаак Сирии, обращаясь к одному из своих младших сподвижников, пишет: "Нет способа возбудиться в душе Божественной любви... если она не препобедила страстей. Ты же сказал, что душа твоя не препобедила страстей и возлюбила любовь к Богу; и в этом нет порядка. Кто говорит, что не препобедил страстей и возлюбил любовь к Богу, о том не знаю, что он говорит. Но скажешь: не говорил я "люблю", но "возлюбил любовь". И это не имеет места, если душа не достигла чистоты. Если же хочешь сказать это только для слова, то не ты один говоришь, но и всякий говорит, что желает любить Бога... И слово это всякий произносит, как свое собственное, однако же, при произнесении таких слов движется только язык, душа же не ощущает, что говорит" .
Свт. Игнатий, изучавший в подлинниках католическую аскетическую литературу, писал: "Большая часть подвижников Западной церкви, провозглашаемых ею за величайших святых -по отпадении ее от Восточной Церкви и по отступлении Святого Духа от нее - молились и достигали видений, разумеется, ложных, упомянутым мною способом... В таком состоянии находился Игнатий Лойола, учредитель иезуитского ордена. У него воображение было так разгорячено и изощрено, что как сам он утверждал, ему стоило только захотеть и употребить некое напряжение, как являлись перед его взорами, по его желанию, ад или рай... Известно, что истинным святым Божиим видения даруются единственно по благоволению Божию и действием Божиим, а не по воле человека и не по его собственному усилию, -даруются неожиданно, весьма редко" . "Преждевременное стремление к развитию в себе чувства любви к Богу уже есть самообольщение... Должно достигнуть совершенства во всех добродетелях, чтобы вступить в совершенство всех совершенств, в слияние их, в любовь" .
Природа истинной христианской любви, как видим, совершенно другая, по сравнению со всеми иными ее видами. Согласно Священному Писанию, она есть дар Духа Святого, а не результат собственного нервно-психического напряжения. Апостол Павел писал: Любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам (Рим. 5,5). То есть это любовь - духовная, она - совокупность совершенства (Кол.3,14), и по выражению преп. Исаака Сирина, есть "обитель духовного и водворяется в чистоте души" . Достижение этой любви невозможно без предварительного приобретения других добродетелей и в первую очередь смирения, являющегося основанием всей лестницы добродетелей. Св. Исаак Сирии особенно предупреждает об этом. Он говорит: "Одним из святых написано: кто не почитает себя грешником, того молитва не приемлется Господом. Если же скажешь, что некоторые отцы писали о том, что такое душевная чистота, что такое здравие, что такое бесстрастие, что такое созерцание, то писали не с тем, чтобы нам с ожиданием домогаться этого прежде времени, ибо написано, что не приидет Царствие Божие с соблюдением (Лк. 17, 20) ожидания. И в ком оказалось такое намерение, те приобрели себе гордость и падение. А мы область сердца приведем в устройство делами покаяния и житием, благоугодным Богу. Господне же придет само собою, если место в сердце будет чисто и неосквериенно. Чего же ищем с соблюдением - разумею Божий высокие дарования, - то не одобряется Церковью Божиею; приемшие это приобретали себе гордость и падение. Это не признак того, что человек любит Бога, но душевная болезнь" .
Свт. Тихон Воронежский пишет: "Если высшая из добродетелей, любовь, по слову апостола, долготерпит, не завидует, не превозносится, не раздражается, николиже отпадает, то это потому, что ее поддерживает и ей споспешествует смирение" . Потому у христианина "ветхого", не имеющего должного познания себя и опытного смирения, любовь изменчива, непостоянна, смешана с тщеславием, эгоизмом, сластолюбием и т.д., в ней дышит "душевность" и мечтательность .
Таким образом, любовь святых это не обычное земное чувство, не результат целенаправленных усилий по возбуждению в себе любви к Богу, но есть дар Духа Святого, и как таковой переживается и проявляется совершенно иначе, чем даже самые возвышенные земные чувства. Об этом особенно красноречиво свидетельствуют плоды Духа Божия, ниспосылаемые всем искренним христианам соответственно степени их ревности, духовной чистоты и смирения.
ПЛОДЫ ДУХА
Священное Писание и творения святоотеческие постоянно говорят о тех совершенно особых по своей силе и по своему характеру состояниях радости, блаженства или, выражаясь обыденным человеческим языком, счастья, не сравнимых ни с какими обычными переживаниями, которые постепенно открываются у христианина, ведущего правильную духовную жизнь.
Чаще всего эти состояния передаются словами: любовь и радость, поскольку высших, нежели эти, понятий, нет в языке человеческом. Можно было бы без конца приводить слова Писания и Отцов, литургические тексты, подтверждающие это и свидетельствующие о важнейшем, возможно, для человека факте - о том, что человек по богозданной природе своей, по глубине доступных ему переживаний является существом подобным Тому, Кто есть совершенная Любовь, совершенная Радость и Всеблаженство. Господь говорит апостолам: все это сказал Я вам, да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна (Ин. 15; 11); Доныне вы ничего не просили во имя Мое; просите, и получите, чтобы радость ваша была совершенна (Ин. 16; 24). И ученики действительно исполнялись радости и Духа Святого (Ден. 13; 52).
Иоанн Богослов обращается к своим духовным детям: Смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть детьми Божиими.... Возлюбленные! мы теперь дети Божий; но еще не открылось, что будем. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему (1 Им. 3; 1-2).
Апостол Павел любовь, радость, мир (Гал.5;22) называет в качестве первых плодов Духа. Он же восклицает: Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?... ...Я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 8; 35, 38-39). Он даже говорит, что если христианин не приобретет этого величайшего дара, то - он медь звенящая или кимвал звучащий, он - ничто, он живет без пользы (1Кор. 13; 1-3). Потому молит: преклоняю колени мои пред Отцом Господа нашего Иисуса Христа...да даст вам... уразуметь превосходящую разумение любовь Христову, дабы вам исполниться всею полнотою Божией (Еф. 3; 14,16,19).
Замечательным подтверждением истинности Писания является опыт всех святых, неисчислимого множества христиан, отраженный в их аскетических, литургических, гимнографических и других творениях. При этом важно отметить, что слезы о грехах, сокрушение сердца, покаяние, постоянно звучащие у них и производящие, на первый взгляд, впечатление какого-то уныния, печали, угнетенного состояния, в действительности имеют совершенно иную природу, иной дух. Они для христианина, искренне кающегося и понуждающего себя к жизни по Евангелию, всегда растворяются особым миром души, духовной радостью и потому оказываются дороже всех ценностей земных. В том и состоит одна из уникальных особенностей правильной христианской жизни, что она, чем более открывает человеку падшесть его природы, его греховность и духовную беспомощность, тем сильнее являет ему близость Бога исцеляющего, очищающего, дающего мир душе, радость и многоразличные духовные утешения. Эта близость Божия, по закону духовному, обуславливается степенью приобретаемого христианином смирения, которое делает способной христианскую душу принять Духа Святого, преисполняющего ее и величайшего блага - любви. Опытнейший наставник древнего иночества святой Исаак Сирии дал одну из самых ярких характеристик того состояния, которого достигает истинный подвижник Христов. Будучи спрошен: "Что такое сердце милующее?", он ответил: это "возгорение сердца у человека о всем творении, о человеках, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари... А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились и были помилованы... Достигших же совершенства признак таков: если десятикратно в день преданы будут на сожжение за любовь к людям, не удовлетворятся сим, как Моисей... и как... Павел... И прочие апостолы за любовь к жизни людей прияли смерть во всяких ее видах...И домогаются святые сего признака - уподобиться Богу совершенством любви к ближнему" .
Иллюстрацией того, что переживает человек, стяжавший Духа Святого, может служить встреча и беседа преп. Серафима Саровского с Н.А. Мотовиловым, во время которой, по молитве Преподобного, его собеседник смог ощутить и пережить начатки благих даров Духа Святого и поведать о них миру. "Когда Дух Божий приходит к человеку и осеняет его полнотою Своего наития, - говорил преп. Серафим, - тогда душа человеческая преисполняется неизреченною радостью, ибо Дух Божий радостотворит все, к чему бы ни прикоснулся Он...
"Господь сказал: "Царство Божие внутрь вас есть", - а под Царствием Божиим разумел Он благодать Духа Святого. Вот оно-то теперь внутрь нас и находится, а благодать Духа Святого отвне осиявает и согревает нас, благоуханием многоразличным преисполняя воздух... услаждает чувства наши пренебесным наслаждением и сердца наши напояет радостью неизглаголатою..." .
Один из недавних наших подвижников благочестия игумен Никон (Воробьев, 1963) писал о духовном человеке, что, являясь обителью Духа Святого (Вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас - 1 Кор. 3, 16), он совершенно отличен от душевного, или плотского; он новый человек, а душевный - ветхий. Что в нем нового? - Все: ум, сердце, воля, даже тело, все его состояние.
Ум нового (духовного) человека способен постигать отдаленные события, прошлое и многое будущее, постигать суть вещей, а не только явления, видеть души людей, ангелов и бесов, постигать многое из духовного мира. Мы имеем ум Христов ,- говорит апостол Павел (1 Кор 2, 16).
Сердце нового человека способно переживать такие состояния, о которых кратко сказано: "Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его" (IKop. 2, 9). Апостол Павел пишет даже: Нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас (Рим. 8, 18). А преп. Серафим в согласии с древними Отцами говорит, что если бы человек знал о состояниях блаженства, которые бывают уже здесь, на земле, а тем более в будущей жизни, то согласился бы прожить тысячи лет в яме, наполненной гадами, грызущими его тело, чтобы только приобрести это благо.
Таким же образом и воля нового человека целиком устремляется к любви и благодарности Богу, к желанию во всем творить волю Его, а не свою.
Тело духовного человека тоже изменяется, становится частично подобным телу Адама до падения, способным к "духовным ощущениям" и действиям (хождение по водам, способность долгое время оставаться без пищи, моментальный переход через большие расстояния и т.п.).
Словом, духовный человек весь обновляется, делается иным (отсюда прекрасное русское слово "инок") и по уму, и по сердцу, и воле, и телу .
Это иное состояние человека названо Отцами "обожением". Данный термин наиболее точно выражает существо святости. Она есть именно теснейшее единение с Богом, стяжание Духа Святого, о котором говорил преп. Серафим. Она - Царство Божие, пришедшее в силе (Мк. 9; 1) в тех верующих, о которых Спаситель сказал: Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы (Мк. 16,17-18). Эти знамения являются одним из очевидных указаний на то, что святость есть единство с Духом Господним (1 Кор. 6; 17), Который есть "Бог, творящий чудеса" (Пс. 76; 15).
Преп. Симеон Новый Богослов. О цели христианской жизни // ЖМП. 1980, №3. С. 67.Преп. Максим Исповедник. Хвор. Книга 2. Вопросоответы к Фалассию. Вопрос 42. "Мартис". 1993. С.111.
Преп. Симеон Новый Богослов. Слова. М. 1892. Слово второе. С. 30.
О цели христианской жизни. Сергиев Посад, 1914. С. 41.
См. свящ. Павел Флоренский. Освящение реальности//Богословские труды. №17. М., 1977. С. 148-152.
Преподобный Макарий Египетский говорит: "У христиан - своп мир, свой образ жизни, и ум, и слово, и деятельность свои. Таковы же и образ жизни, и ум, и слово, и деятельность у людей мира сего. Иное-христиане, иное - миролюбцы. Между теми и другими расстояние велико" (Преп, Макарий Египетский. Духовные беседы, послания и слова. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1904. Беседа 5. С. 40).
Преп. Симеон Новый Богослов пишет: "Имя (Его) нам неизвестно, кроме имени "Сущий", неизреченный Бог, как сказал Он (Исх. 3, 14)" (Симеон Новый Богослов, преп. Божественные гимны. Сергиев Посад, 1917. С. 272).
Свящ. Павел Флоренский. Столп и утверждение истины. М., 1914. С. 98-99.
Свт. Василий Великий говорит: "Упражнение в добродетели уподобляется лествице, которую видел некогда блаженный Иаков, которой одна часть была близка к земле и касалась ее, а другая простиралась выше самого неба" (Свт. Василий Великий. Творения. Изд. 3. Ч. 1. М., 1891. С. 155). "Лестница" преп. Иоанна четко проводит эту идею взаимообусловленности, как добродетелей, так и страстей в духовной жизни христианина.
Св. Исаак Сирии говорит: "Каждая добродетель есть мать другой добродетели. Поэтому, если оставишь матерь, рождающую добродетели, и пойдешь искать дочерей прежде, нежели отыщешь матерь их, то оные добродетели оказываются для души ехиднами. Если не отринешь их от себя, то скоро умрешь" (Преп, Исаак Сирии, Слова подвижнические. М. 1858. Слово 72. С.528).
Пожалуй, наиболее известным высказыванием Карла Ранера (Karl Rahner) является фраза, сказанная им в одном из интервью: «Либо христианин будущего будет мистиком, либо его не будет вообще…». Впрочем, эти слова не были призывом к круглосуточной медитации и созерцанию. Для Ранера – иезуита, живущего по игнацианскому принципу поиска Бога во всем – мистицизм – это способность видеть глубину, духовную тайну, которая является фундаментальной составляющей каждого бытия. Трансценденция в его понимании – это измерение, ведущее вглубь, а не вверх; вглубь, то есть к наиболее существенному и главному. Мистицизм означает понимание того, что корень каждой, даже наименьшей вещи углублен в тайну, из которой все мы черпаем.
С полной уверенностью Ранер говорил о мистицизме в ежедневных делах, о мистике самых серых будней. Более того, он утверждал, что этот трудный для понимания «мистицизм» будничной жизни «будет признан сутью христианства». Он подчеркивал, что существует особенная благодать повседневности – Божий дар, заключенный в самых обычных событиях серой жизни, уловимый до тех пор, пока продолжается их обыденность. Открытие этого измерения он называл настоящим «коперниканским переворотом» в современной набожности.
Этот переворот заключается в открытии того, что обыденность, – с виду поверхностная, сугубо «светская» и «мирская», имеющая мало общего с Богом или даже отдаляющая от Него – имеет глубинное измерение, она наполнена, она может быть наполнена Богом и Его благодатью. Если христианин переживет такой переворот в своей духовности, ему уже не придется убегать от повседневности к высшим сферам духа, он сможет переживать свою веру внутри нее. Он сможет жить верой в своей будничности. Ранер говорил: «Мы не должны просить Бога: „сделай из моего будничного дня святой день”, а наоборот: „сделай так, чтобы мой будничный день остался будничным”».
В этом понимании будничность сама по себе становится местом встречи с Богом, шансом на принятие Святого Духа и Его благодати. Бог не далеко, а близко. Ведь как говорил св. Павел на афинском ареопаге, «хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем» (Деян 17,27-28). Это один из моих любимых библейских отрывков, на который обратил мое внимание в студенческие годы один священник, паллотин о. Зигмунт Зимлинский. Раз уж «мы Им живем и движемся и существуем», то встретиться с Богом совсем не так сложно, как нам кажется. Для христианина все может стать действием благодати.
Живя верой, уже не нужно избегать земных дел (ранее с пренебрежением называемых «делами мира сего»). Сегодня, по словам Ранера, необходима вера, любящая землю. В этом был уверен также цадик из Гуры Кальварии , который когда-то сказал: «я часто слышу, как люди говорят: „Я отвергаю этот мир”. А разве этот мир твой, что ты можешь отвергнуть его?».
Мир не должен быть препятствием для верующего человека – как еврея, так и христианина (как раз в этом между нами нет различий). Ведь мир сотворен и спасен Богом. Христианин в особенности должен относиться к миру по-дружески. Ведь мы верим, что Бог захотел стать простым человеком и жить как мы. Он не избегал человеческого мира, а сознательно избрал этот мир с присущей ему конечностью, скоротечностью и рутиной.
В течение многих лет даже великие святые не видели возможности освящения для светских христиан. Существовавшее мнение четко выразила св. Екатерина Сиенская, которая, отвечая на просьбу одного адвоката из Флоренции стать его духовным руководителем, поставила два условия для своего согласия: ее собеседник должен вначале оставить свою семью и профессиональную деятельность. Это, безусловно, не влияет на тот факт, что она была великой святой, но…
Сегодня даже о монашеском призвании не говорится, как об уходе из мира. Ведь монахи и монахини призваны, даже если они находятся за стенами своих монастырей, молиться в намерениях всего мира, а не заниматься своим личным освящением. Тем более светский христианин, который в силу своего положения, погружен в повседневные дела призван к тому, чтобы в своей светской жизни преодолевать чувство собственной ограниченности. Ранер писал: «Мирянин только тогда становится хорошим христианином, когда любит мир, людей и историю, и в ее голосе слышит голос Бога».
Благодать повседневности, повседневность благодати
Однако, возможно ли то, о чем пишет немецкий богослов? Можно ли переживать повседневность как благодать? Возможно ли открыть всю свою жизнь перед Богом?
Вопреки принятым взглядам, суждение Ранера находит подтверждение в реальности. Конечно, это не касается «традиционного» христианина. Традиционно и вместе с тем очень четко в нашей набожности разделяется религиозное и мирское. Хотя встречаются и другие взгляды. Подобные мысли можно услышать, например, при углубленном анализе «обновленной» религиозности, присущей членам церковных общин и движений духовного обновления. «Я ведь не могу разделиться на две части, чтобы сказать, что во мне религиозное, а что нет», – ответил социологам из Варшавского университета один опрашиваемый молодой человек. Тем самым он как нельзя лучше выразил мысль Ранера, что религиозность не является аксессуаром человеческой жизни, который дополняет ее, так называемым религиозным измерением, а проникает во все его измерения.
В выводах упомянутых исследований Мирослава Грабовская представила «обновленную» религиозность следующим образом: «Нет уже мирского и святого, жизни по будничному и воскресному обряду. Вся жизнь открыта для сакрум . Это, безусловно, не означает, что все сакрально. Это означает, что все может быть сакральным, поскольку нет областей исключительно мирских. В спокойном размышлении или горячем споре, в храме или на улице, в общественной или семейной жизни перед нами может появиться лицо Христа, которое является для нас неизбежным вызовом. Не отдельная сфера жизни (например, церковные практики), а каждое событие святое». Наблюдается потрясающее сходство между этими социологическими выводами и богословскими размышлениями Ранера, решающим фактором при этом является совершенно иной подход к жизни, выплывающий из сознательной веры.
Такой подход, в частности, является углублением важного аспекта традиционной религиозности, особенно народной, которая стремилась освятить весь мир. Хорошо известные нам кресты и каплицы, стоящие вдоль дорог или на полях – наилучшим образом выражают это. Даже в поведении кое-где сохранился этот аспект – молитва перед едой, знак креста на хлебе перед тем, как разрезать его, снятие шапки перед храмом, когда человек проходит или проезжает мимо него (даже в городском транспорте). Народная религиозность старалась открыть перед Богом дверь повседневности, в то время как в мелкобуржуазной религиозности перед Ним закрыли дверь, определяя место Бога в узко понимаемой сфере сакрум.
Поиск Бога в повседневности ведет к ее преображению – не потому, что мы начнем поступать иначе, а благодаря тому, что иначе будем на нее смотреть. Здесь просматривается аналогия с отношением, которое проявил к пострадавшему человеку милосердный Самаритянин из евангельской притчи. Он попал в ту же ситуацию, что и другие люди – священник и левит, которые проходили мимо раненного. Но только он взглянул на эту ситуацию с любовью, с сочувствием, только он «увидев его, сжалился» (Лк 10,33). Перебинтовал раны пострадавшему, отвез его в гостиницу и позаботился о нем. Таким образом, говорит Иисус, только этот Самаритянин на самом деле «оказался» ближним попавшему в руки разбойников. Священник и левит тоже были его ближними, но в своей повседневной жизненной ситуации не сумели этого проявить – препятствовал им в этом их взгляд на мир. Милосердный Самаритянин смотрел на мир по-другому, глубже – благодаря чему увидел больше и оказался более человечным.
Таким образом, повседневность можно понимать как своеобразный тест веры, проверка ее глубины и подлинности. Хотя Бог не приходит в нашу повседневность извне, чтобы ее преображать – Он молчаливо присутствует в ней с самого начала – мы обычно равнодушны к этому молчаливому присутствию. Как говорит Ранер, мы заглушаем голос, доносящийся к нам из глубочайших уровней нашего существа, потому что наши «сердца засыпаны» грудами обыденности, скептицизма, язвительности и отчаяния и таким образом мы замкнуты в ограниченности, в конечности, в разочаровании, в нищете, в безнадежности усилий.
Как открывать «засыпанные сердца», как находить Бога в обыденности, если ее духовное измерение не так просто увидеть? Нет простого рецепта. «Мистика повседневности – это благодать, благодать во всей полноте», – писал Ранер. Первым шагом к открытию засыпанного сердца является осознание собственной несостоятельности и слабости, искренность в молитве: «верую, Господи! Помоги моему неверию» (Мк 9,24). Главное – соответствующий подход к жизни – с верой. Такое отношение не приводит к тому, что существенно изменяется внешняя действительность, а к тому, что изменяется взгляд на действительность, изменяется ее восприятие – человек замечает более глубокое измерение. Ведь христиане видят тот же мир, что и другие люди. Видят тот же мир, но смотрят на него (или должны смотреть) по-другому.
А что означает: смотреть на мир по-христиански? Это значит увидеть в нем что-то, чего обычно не видно; смотреть вглубь, в тайну; это значит, как говорит архиепископ Альфонс Носсоль в книге Być dla, czyli myś leć sercem (Быть для, то есть думать сердцем ), смотреть с верой, которая видит иначе, с надеждой, которая видит дальше, с любовью, которая проникает глубже. Смотреть по-христиански значит видеть, как написал Слуга Божий Иоанн Павел II в апостольском послании Tertio millennio adveniente (Наступающее третье тысячелетие ), что в повседневном человеческом опыте уже «взращиваются… ростки окончательного спасения, которое наступит в конце времен». Будучи учениками и последователями Иисуса, мы призваны особым образом к тому, чтобы воспринимать этот мир с необычной любовью – «как Христос возлюбил нас».
Кардинал Лео Суененс (Leo Suenens) написал утреннюю молитву, которую я часто повторяю: «Я хочу смотреть на мир глазами, исполненными любви; видеть сквозь то, что только внешнее; видеть Твоих детей такими, какими Ты сам их видишь, и замечать в них то, что хорошее (…)». Эти слова – прекрасное предисловие к повседневным обязанностям, которые кажутся серыми и монотонными. Если кто-то мучается чувством, что он снова будет выполнять ту же скучную работу; снова будет встречать тех же людей; что он «обречен» зависеть от их настроения, странностей и слабостей (а они от его!); если знает, что не прыгнет выше своей головы; что множество обязанностей этого дня выше его сил, и, скорее всего, своим недовольством по этой причине, он будет вызывать недовольство у других – тогда стоит помолиться, чтобы взглянуть на людей, которых мы встречаем, на наши отношения и всю повседневность по-другому: с любовью, «так как Ты сам их видишь»; попытаться смотреть на реальность Божьими глазами.
Что произойдет с нашей ежедневной жизнью, когда мы сможем иначе смотреть на мир, «очистить» засыпанные сердца? Изменится немного, и невероятно много: немного, ведь повседневность останется повседневностью; а невероятно много, поскольку в серой повседневности, как ни парадоксально, мы испытаем Божью благодать.
Обыденность есть и останется бременем, крестом. Она была и будет серой, не станет вдруг цветной. Но так как улыбка одного человека может сделать наш самый хмурый день светлым, так сознательное исполнение каждодневных обязанностей даст способность увидеть, что в них тоже есть Бог и Его благодать – такая повседневная, обычная, маленькая, незаметная благодать. Но все же это благодать – Его дар…
Божью благодать мы получаем не только в таинствах, не только в моменты великих вдохновений, но и в повседневности. Благодать повседневности – это не «дешевая», худшая или серая благодать, это благодать, которую просто труднее заметить. Как говорится в известном фрагменте послания к Римлянам, «когда умножился грех, стала преизобиловать благодать» (Рим 5,20). Я глубоко уверен, что эти слова относятся также к переживанию повседневности. Существует повседневный грех, значит и повседневная благодать. И эта повседневная благодать сильнее повседневного греха.
В это тяжело поверить. Но давайте посмотрим на отношения родителей к детям. Даже те, у кого детей нет, прекрасно знают, что в течение дня родители иногда бывают сыты по горло своими детьми: потому что они нашкодили, потому что шумят, потому что просто невыносимы, потому что ссорятся, потому что, потому что… А когда детки ложатся спать, родители только и думают о том, какие они милые – даже в огонь за ними прыгнули бы. Именно в этот момент мы начинаем смотреть шире. Заканчивается день, и мы смотрим на все события глобально, а не с точки зрения того или иного проступка ребенка, собственной усталости, раздражительности или чрезмерной заботы. Тогда видно, что добра намного больше, что благодать сильнее греха, а добро существеннее и привлекательнее, чем зло. А для этого необходимо остановиться! В спешке этого не заметишь...
Не что, а как…
Решение проблем с повседневностью не состоит в изменении того, что мы делаем, а в изменении того, как делаем. Существенной чертой обыденности является то, что нам кажется, будто мы в ней несвободны, обречены на выполнение дел, которых часто не хотим. Однако мы остаемся свободными, когда речь идет о выборе нашего подхода к этим делам. Важно, как мы относимся, в том числе и к неприятному, изнурительному и трудному. Английский богослов Дональд Николл (Donald Nicholl) отмечает, что повседневная жизнь – это духовные упражнения: «Каждое событие повседневной жизни является водой для мельницы святости». От нас зависит, сможем ли мы им воспользоваться.
Важен не род выполняемых занятий – каждый наверняка знает счастливых уборщиц и несчастливых программистов или врачей, когда-то с таким трудом поступивших на факультеты, о которых так сильно мечтали. Можно быть счастливым и быть близко к Богу не зависимо от выполняемой работы; и быть несчастливым неудачником и отдаляться от Бога, выполняя ту же работу. Разница состоит в нашем отношении к ежедневным обязанностям – один человек постоянно жалуется (по разным причинам – потому что все монотонное и скучное, или слишком много работы, и он все время не успевает…), другой выполняет эти дела с убеждением, что именно так и должно быть, и что он на своем месте.
Свыше 18 веков назад так писали о последователях Христа: «Христиане не отличаются от других людей ни страною, ни языком, ни житейскими обычаями […] и ведут жизнь, ничем не отличную от других людей […]. Следуя обычаям местных жителей в одежде, пище и во всем другом, они ведут удивительный и поистине невероятный образ жизни». Это фрагмент Послания к Диогнету , написанный вероятнее всего в конце II века. Хотелось бы и о современных христианах сказать: их повседневность такова, как и у других людей, но то, что они переживают ее таким чудесным и парадоксальным образом показывает, что их жизнь имеет неповторимое содержание и смысл. Они другие, хотя, кажется, что такие же. Хотя они и выполняют те же действия, внутри они другие. И это видно внешне…
Кто-то скажет: легко говорить об этом, а как это сделать на практике? Разумеется, с практикой тяжелее – я с самого начала говорил, что у меня с ней больше проблем, чем с теорией. Попробую, однако, быть более конкретным. И снова на помощь приходит хасидская мудрость. Когда умер великий раввин Моше из Кобрыня, у одного из его учеников спросили: «Что для твоего учителя было самым важным?». Тот задумался и ответил: «То, чем он занимался в данный момент»… Великий христианский мистик четырнадцатого столетия Мейстер Экхарт говорил почти то же: «Мудрость заключается в исполнении простой обязанности: исполнять ее от всего сердца и обретать в этом радость».
В этих словах можно заметить эхо слов св. Павла: «Итак, едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте во славу Божию» (1Кор 10,31). Поэтому теперь речь пойдет о земных вещах. Однако вначале небольшая классификация. Нет универсального христианского способа переживания действительности и оценки ее роли в духовной жизни. Христианин может убегать от действительности; может пытаться освящать ее «снаружи»; и, наконец, может ее принимать и жить ею. Осознавая, что в человеческой жизни эти три поведения взаимно переплетаются, я хотел бы описать каждое их них.
Такими различными способами христианского переживания действительности являются:
Бегство от повседневности (целью становится освящение вне повседневности);
Сакрализация повседневности (целью является освящение в повседневной жизни);
Согласие с повседневностью (целью становится освящение при помощи повседневности).
Первый из этих способов мышления и христианской жизни предполагал, что повседневность (шире: земные дела) плохи. Из этого следовал вывод о необходимости избегать их – чем дальше, тем лучше. Ежедневным обязанностям нужно было посвящать столько времени, сколько требовала крайняя необходимость, а затем посвящать себя делам, которые действительно могли выражать величие человеческого духа и представляли собой достойный ответ на Божий призыв. Повседневность при этом была только препятствием в христианской жизни и никоим образом не могла стать путем к святости. Поэтому так трудно было достичь святости светскому человеку – живущему в семье, вынужденному заботиться о средствах на существование, он по определению не мог заниматься тем, что на самом деле достойно христианина. «Были два мира: земной, мирской, в котором должен находиться обычный человек, желает он того или нет, и религиозный, который в существовавшем понимании был иным, дополнительным, принадлежащий, прежде всего, священникам и монахам», – описывал Ранер. Сакрум четко отделялось от профанум. Святыми могли стать практически только те, кто убегал от земного мира, потому что только они находились в сфере сакрум.
Во втором способе переживания действительности также считалось, что обыденность относится к сфере профанум, поэтому ее необходимо изменить, как бы присоединить к сфере сакрум. Однако представители этого течения не считали повседневность чем-то плохим, не хотели убегать от нее, они старались ее освятить. Под «освящением повседневности» подразумевали в основном молитву и умерщвления, только вскользь упоминая о необходимости исполнения мирских обязанностей. Все сводилось к тривиальной, но такой повседневной конкретной форме: например, процесс чистки картошки можно было «сакрализировать» путем жертвования этого действия в каком-то намерении, воспринимая его как умерщвление или сопровождая его тихой молитвой либо пением набожных песен. Сама по себе чистка картошки не могла быть выражением духовности; такое действие, даже выполненное с наибольшим усердием и профессионализмом, не могло принести человеку духовной пользы.
Разница между первым и вторым стилем духовности, я думаю, заметна. В обоих случаях чистка картошки относится к мирской, а для некоторых, почти языческой, сфере нашей жизни. В первом случае от этого нужно как можно быстрее избавиться, чтобы предаться молитве; во втором случае уже появляется рецепт, как на это мирское действие «поставить печать святости», придавая ей какое-то религиозное значение.
Третья духовность – принятие повседневности и поиск в ней самой измерения духовной глубины – хотя и не является изобретением двадцатого столетия, на практике она существовала и раньше, но в богословском понимании могла появиться в христианской мысли только с богословием земных реальностей. В этом течении богословских размышлений за исходную точку была взята мысль, которая присутствовала во втором из упомянутых стилей духовности (что земные дела не плохи по определению и их можно переживать по-христиански), и развита до преодоления разделения сакрум-профанум. Мир уже перестал быть разделенным (или расколотым) между тем, что святое и тем, что мирское. Богословы поняли, что все может быть святым. И более того, все, что делает верующий человек, должно быть святым – именно по причине того, что он (или она) это делает. Действие может быть банальным, но самое важное, хорошо его выполнить…
В этом менталитете обыденность – по крайней мере, потенциально, – наполнена Божьей благодатью. Разницу между вторым и третьим стилем духовности наиболее четко сформулировал выдающийся французский богослов, доминиканец Мари-Доминик Шеню (Marie-Dominique Chenu), определяя ее как попытку «сакрализации» мирских дел или их «освящения»: «Когда мирское переходит во что-то сакральное, тем самым оно перестает быть мирским; когда становится святым, остается мирским». Другими словами, во втором случае чистка картошки в результате прочтения молитв или совершения других религиозных практик человеком становилась действием другого разряда (переставала быть мирским действием, а становилась освященным), в третьем случае оно остается простой чисткой картошки – обыденным действием, но не банальным, повседневным, а таким, которое помогает идти по пути святости.
